История нового имени - Элена Ферранте

В каком-то смысле я воспользовалась этими визитами как поводом попрощаться с Неаполем. Я пересекла виа Гарибальди, прошла по виа Трибунали и села на автобус на пьяцца Данте. На нем я поднялась в район Вомеро, вышла на виа Скарлатти, откуда свернула в сторону виллы Сантарелла. Вниз, на пьяцца Амедео, я спустилась на фуникулере. Матери учеников принимали меня очень тепло и сожалели, что я их покидаю. Вручив причитающуюся плату, они угощали меня кофе, и почти все преподнесли какой-нибудь подарок. Завершив свое турне, я обнаружила, что нахожусь неподалеку от пьяцца Мартири.

Я шагала по виа Филанджери, раздираемая противоречивыми чувствами. В памяти вдруг всплыл день открытия обувного магазина: Лила в шикарном наряде и ее плохо скрытый страх, что никакие дорогие шмотки не помогут ей стать такой же изысканной, как девушки из этого центрального квартала, потому что по сути она осталась той же, что была. Зато я на самом деле изменилась. Пусть я ношу одни и те же старые тряпки, но я окончила школу и еду учиться в Пизу. Я изменилась не внешне, а внутренне. Другие изменения не замедлят сказаться и затронут не только внешность.

От этой мысли на душе у меня прояснилось. Я встала перед витриной магазина оптики и принялась разглядывать оправы. Да, пора менять очки. Моя оправа съедает у меня пол-лица, надо что-нибудь полегче. Я обратила внимание на круглую оправу с большими тонкими стеклами. И потом, волосы лучше приподнять. И научиться краситься… Я отвернулась от витрины и пешком дошла до пьяцца Мартири.

В этот час многие магазины уже наполовину опустили железные жалюзи. В обувном «Солара» окна были закрыты на три четверти. Я огляделась по сторонам. Что мне было известно о новых привычках Лилы? Ничего. Когда она работала в колбасной лавке, то не ходила домой на обед, хотя жила в двух шагах. Они с Кармен перекусывали чем-нибудь на месте; если я заходила к ним после школы, мы немного болтали. Теперь, когда она работала на пьяцца Мартири, представлялось еще более невероятным, чтобы она ездила обедать домой: слишком далеко и неудобно. Может, она сидит в соседнем баре? Или прогуливается по набережной в компании продавщицы, которую наняла себе в помощь? Или просто отдыхает? Я постучала по приспущенным жалюзи. Никто не отозвался. Я постучала снова. Молчание. Я подала голос. Внутри послышался шум шагов и голос Лилы:

— Кто там?

— Элена.

— Лену! — воскликнула она.

Она потянула жалюзи вверх и очутилась прямо передо мной. Я уже давно не видела ее, даже издалека, и мне показалось, что она изменилась. Она была в белой блузке и узкой темно-синей юбке, как всегда, безупречно причесана и аккуратно накрашена. Вот только лицо как будто сплюснулось и стало шире, как и фигура. Она втянула меня внутрь и опустила жалюзи. В ярко освещенном помещении все поменялось — оно и впрямь напоминало не обувной магазин, а настоящий салон. «Это просто фантастика, то, что ты сделала, Лену! — проговорила она с такой искренностью, что я ей поверила. — Как я рада, что ты пришла со мной попрощаться!» Конечно, она уже знала про Пизу. Она крепко обняла меня и расцеловала в обе щеки. На глаза у нее навернулись слезы, и она повторила: «Я так рада, так рада!» Потом она повернулась в сторону туалета и крикнула:

— Нино, можешь выходить! Это Ленучча!

У меня перехватило дыхание. Дверь открылась, и передо мной и вправду появился Нино. Он держался как обычно — глядел в пол, не вынимая рук из карманов. Но на лице его читалось напряжение и тревога. «Привет», — буркнул он. Не зная, что сказать, я протянула ему руку. Он вяло пожал ее. Меж тем Лила вываливала на меня новости, которые вкратце сводились к следующему: вот уже год, как она тайком встречается с Нино; она специально ничего не говорила мне, чтобы, если все вскроется, уберечь меня от неприятностей; она была на третьем месяце беременности и собиралась открыться Стефано и уйти от него.

82

Лила говорила хорошо знакомым мне безапелляционным тоном, лишенным всяких эмоций; она кратко и почти презрительно перечисляла голые факты, словно опасалась, что, дрогни у нее голос или нижняя губа, события выйдут из-под ее контроля, и их лавина накроет ее с головой. Нино сидел на диване с опущенной головой и изредка согласно кивал. Они держались за руки.

Лила сказала, что время мимолетных встреч в магазине, вечно настороже, минуло, как только она, сдав на анализ мочу, убедилась, что беременна. Теперь им с Нино предстоит зажить своей жизнью в своем доме. Она готова разделить с ним все: друзей, книги, лекции, увлечение кино, театром и музыкой. «Мне невыносимо думать, — добавила она, — что мы до сих пор живем каждый сам по себе». Ей удалось утаить некоторую сумму денег, и она присмотрела небольшую квартирку на Флегрейских Полях, за двадцать тысяч лир в месяц. Там они и поселятся, пока не родится малыш.

На что же они собираются жить? Не работая? Ведь Нино еще студент! Не сдержавшись, я воскликнула:

— А зачем тебе бросать Стефано? У тебя талант к вранью. Ты ему уже такого наплела, что можешь продолжать в том же духе.

Лила посмотрела на меня прищурившись. От нее не укрылся мой сарказм, смешанный с гневом и даже презрением, замаскированный под дружеский совет. Кроме того, она заметила, что Нино резко вскинул голову и приоткрыл рот, словно намеревался что-то сказать, но в последний момент передумал, чтобы не затевать споров.

— Да, я лгала, иначе он меня убил бы. Но теперь я лучше умру, чем и дальше так жить, — ответила она.

Я простилась с ними и пожелала им всего наилучшего. Себе я мысленно пожелала никогда больше их не видеть — ради моего блага.

83

Годы, проведенные в университете, стали важным этапом в моей жизни, но не для нашей дружбы. Я приехала в университет робкой и неуклюжей девчонкой. Мне сразу стало понятно, что я говорю на книжном итальянском, порой звучащем нелепо; если я не знала итальянского слова, то заменяла его «итальянизированным» диалектизмом. Пришлось над этим работать. Я понятия не имела об этикете, слишком громко разговаривала и чавкала за едой: на меня постоянно оборачивались, и я старалась за собой следить. Стремясь продемонстрировать свою коммуникабельность, я вмешивалась в чужие разговоры, высказывалась о том, что меня не касалось, и вела себя слишком фамильярно. Надо было учиться держать дистанцию, оставаясь приветливой. Как-то раз одна студентка родом из Рима ответила на какой-то мой вопрос, пародируя мой акцент, и все рассмеялись. Я обиделась, но заставила себя тоже рассмеяться и произнесла еще пару фраз, нарочно усилив акцент до карикатурного — вроде как мне самой весело.

Первые несколько недель я боролась с желанием вернуться домой и, как всегда, выстроила себе защитный экран скромницы и тихони. Постепенно я вжилась в эту роль, и ко мне стали относиться с симпатией. Я нравилась студенткам и студентам, кураторам и преподавателям, и происходило это вроде как само собой. На самом деле я неустанно работала над собой. Научилась контролировать свои жесты и голос, придумала целый свод писаных и неписаных правил и неукоснительно их соблюдала. Я в меру возможного избавилась от неаполитанского акцента. Мне удалось доказать, что я способна на многое и достойна уважения, ни в коем случае не прибегая к высокомерному тону, напротив, иронизируя над своим невежеством и делая вид, что сама удивляюсь хорошим оценкам. Мои главные усилия были направлены на то, чтобы не нажить врагов. Если кто-нибудь из девушек проявлял ко мне неприязнь, я старалась быть с ней особенно внимательной, сердечной и всегда готовой помочь; при этом я никому не навязывалась и от всех держалась на отдалении; даже когда бывшая недоброжелательница смягчалась и сама искала моей дружбы, я не спешила ей навстречу. Точно так же я вела себя с преподавателями. Разумеется, с ними я была более почтительной, но моя цель не менялась: я хотела добиться уважения, симпатии и доброго отношения. Самых равнодушных и строгих преподавателей я слушала с живым интересом, притворяясь, что полностью поглощена лекцией, и надевая на лицо кроткую улыбку.

Я вовремя сдавала все экзамены; в учебе подчинялась уже привычной мне строгой дисциплине. Я панически боялась провалиться и потерять то, что, несмотря на все трудности, расценивала как рай земной: собственную комнату, свою кровать, свой письменный стол, свой стул, книги, книги и еще книги, не говоря уже о городе, разительно не похожем на мой родной квартал и вообще на Неаполь, и окружавших меня людях, которые учились и с удовольствием обсуждали изучаемые предметы. Мое упорство принесло свои плоды: ни один преподаватель никогда не поставил мне балла ниже чем тридцать из тридцати. К концу первого года я вошла в число самых перспективных студентов; отныне на мое вежливое приветствие все без исключения отвечали с искренней теплотой.