Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А нет Алена дома. К нему же пришёл?
Смотрела с укоризной, говорила, будто метала ножи, но Колот, пожав плечами, развернулся, чтобы уйти. Милка вдруг бросилась к нему, прильнула к груди, схватив за отвороты кожуха:
— Что глаз не кажешь? Не люба стала?
— Жених, вон, у тебя, — не зная, что сказать, произнёс Колот.
— Нужен он мне больно! Горшечник! Ты — воин, за тобою — хоть в пламень. Увези к себе на Русь!
Губы Колота невольно тронула усмешка:
— Веры же ты другой. Да и жена у меня дома. Наложницей идти — не по чести тебе и не прокормить мне такую ораву.
Милка толкнула Колота в грудь:
— Холодный ты, и сердце у тебя из камня, — и уходя бросила — Кобель!
Днём позже, когда Колот всё же застал кузнеца, тот пряча лицо, всё же начал трудный для него разговор:
— Знаешь, Колот, хоть и сдружились мы с тобой, но я прошу тебя: оставь Милку в покое. Ты сегодня здесь, а завтра домой уедешь. Найди себе другую зазнобу, вон их сколько!
Действительно, несмотря на то, что князь призывал на следующий год везти сюда семьи, Колот не чувствовал, что здесь он останется, всё казалось временным, надо только выждать. Впрочем, Лапа здесь прижился. Особых хлопот не было — неси службу да гуляй в свободное время, сыт, одет и обут. Не долили мысли, как обычно, о грядущей весенней страде и вообще каждый наступающий день был по-своему светел и нескучен.
Всё же разговор с кузнецом оставил небольшой осадок, и Колот решил пока у него не появляться. Близил Корочун и в преддверии праздника намело снега, а мороз наделал на крышах сосулек. Турин выстрогал себе лыжи и целыми днями пропадал в полях, катаясь, объяснив:
— Соскучился по зиме-то. У нас в Ладоге в это время мороз шкуру рвёт, а здесь то, что выпало — скоро стает...
Колот проводил тягучие вечера за тавлеями, твёрдо решив обыграть Звенца, равных которому мало было. Приходили вести из других градков и слобод, где стояли русские дружины. Так нежданно нагрянул Чава, старый знакомец по Хазарии, сопровождавший своего воеводу к Святославу. Друзья помянули былое, опрокинув по чаше пива, поделились новостями. Оказалось, что кметь по имени Зубило, которого Колот тоже хорошо знал по давнишнему походу, убил Бабуру Кабаниху. Всё произошло из-за болгарской Зубилиной зазнобы. Бабура положила глаз то ли на самого Зубилу, то ли на болгаринку — разное говорили, но правда в том, что из-за ревности Кабаниха надругалась над жёнкой.
— Зубило прознал про это и, не стряпая, помчался к Бабуре, — рассказывал Чава. — Бабская дружина стояла в поприще по Дунаю от нашего града, поэтому мы не поспели за ним, когда узнали, что он рванулся туда. Зубило приехал в село и сразу вызвал Кабаниху на судное поле.
По правилам поединка муж должен биться с жёнкой, стоя по пояс в яме, но Бабура с презрением отказалась от этого. Хоть Зубило был ражим мужиком, за плечами которого не одна смертельная драка, он с трудом одолел Кабаниху. Когда Чава с кметями приехали, то Зубила уже простыл след — он не стал дожидаться княжеского суда, ибо без князя нельзя воину вызвать другого воина на поле.
— С той поры о нём ничего не слышно, — закончил Чава.
Колоту было ничуть не жаль Кабаниху, а жаль было Зубилу, который, поддавшись вспыльчивому норову, навлёк беду на себя. Эту яркую новость за отсутствием других долго обсуждали в молодечной. Некоторые, кто знал Бабуру, говорили, что сами пошли бы просить князя за Зубилу, явись тот с повинной.
Наступавший Корочун отодвинул всё посторонь и про Зубилу в его преддверии забыли. За день до праздника на развернувшемся по случаю большом торге он встретил кузнецкую жену Невяну. Та, солнечно улыбаясь, спросила:
— Чего же не заходишь? Ален по тебе заскучал, думает, не услали ли тебя куда? А ты на торге сряду кажешь. Приходи на праздник.
— Да я со своими...
— Ну, приводи их к нам. Жило не лопнет!
— Поглядим.
Князь ради праздника освободил своих от службы на целых три дня при условии, что все будут под рукой. Город целиком доверили болгарам. Кмети на праздник собирались кто куда, и Колот, прихватив двух товарищей — Звенца и Жиляя, пришёл к кузнецу.
По новой болгарской вере в ночь на Корочун родился сын Божий Иисус и оба праздника тесно переплелись старыми и новыми обрядами. Также встречали Будный вечер, готовили девять блюд на стол, наряжали будник — толстый деревянный ослоп, и с наступлением темноты клали его в печь и поджигали. К вечеру ходили первые славильщики, славили Бога, только ответ им был такой же, как и в былые времена, когда славили рождение Даждьбожьего сына Коляды[74] .
Вилась по дому праздная суета. Хлопала часто отворяемая дверь.
— Славите ли Бога нашего? — спрашивали с улицы.
— Коляда, Коляда! — отвечал кузнец и кричал сестре:
— Милка, неси детворе заедки!
Русы косились на еду, решительно не желая понимать, почему никто не ест. Ален истово благославил стол и, когда благовест текучим густым звоном оповестил о конце поста, разрешил приступить к еде и питию.
За столом с хозяевами в основном говорил Колот, Жиляй насыщался, стреляя глазами на дверь — после выпитого вина хотелось повеселиться. Невяна, смекнув настрой русичей, успокоила:
— Вы ешьте, гульба от вас не сбежит. А мы с Милкой разом с вами пойдём. Отпустишь, Ален?
Кузнец разрумянился от хмеля, махнул рукой:
— А идите!
И уже у выхода, когда все со смехом оглядывали свои чудные праздничные наряды, Звенец, совсем не знавший привычек и уклада жизни кузнеца, всегда сторонящегося языческих гулянок, предложил:
— Давай с нами, Ален!
— Идите, не заскучаю без вас! — сказал кузнец и улыбнулся широкой тёплой улыбкой, отбросив все сомнения русичей, опасавшихся, что Ален в обиде на недолго сидевших за столом гостей.
Улица гудела и скоморошила, раздавались игривые крики и смех. Жиляй первым толкнул дверь и, едва не упав на скользком крыльце, в вывороченной шубе, размахивая руками в длинных рукавах, исчез в куче веселящихся и больше в эту ночь друзьям на глаза не попадался. Здесь так же как и на Руси, без спросу заходили в дома, вовлекая хозяев в хоровод нежити. Впрочем, были дворы, наглухо закрытые. Священники запрещали пастве выходить в Корочунову ночь на улицу и собирать дома гостей, понимая, впрочем, что силой обычаев не изменишь. Нарвавлись на такой двор и Колот со Звенцом. Хозяин, обложив их матершиной, пригрозил выйти с топором. Обескураженные таким отпором, друзья отошли от двора, тут их обстреляли снежками, судя по выговору, свои же русичи. Поймав одного отбившегося от своих, друзья вываляли его в снегу, напихав ещё за шиворот. Тот фыркал и злился, пытаясь схватить одного из них, но те со смехом уворачивались. Друзья его стояли в стороне, не пытаясь помочь товарищу, зубоскаля и смеясь, наблюдали за ним. Тот, выдыхаясь, сделал отчаянную попытку захватить Колота, но тот вырвался, опрокинув парня. Личина слетела и Колот узнал Ратшу Волка.
— Бежим! — первым сообразил Звенец и, увлекая за собой Колота, побежал в сторону площади, где хороводил и плясал разгулявшийся Корочун.
— Ужо я вам задам! — орал вслед Волк.
Гуляли всю ночь. Веселились посадские молодцы с боярскими девками, смерды из соседних селений, купцы, бояре, не узнанные, а потому и равные средь других. Утром город объезжала Глебова стража, внимательно осматривая улицы — не валяется ли какой-нибудь перепившийся удалец, неверные ноги которого не довели до родного дома. Если и находился такой, то подбирали, вели в ближайшую избу, отдавали хозяевам, а те, раздев, растирали вином озябшее тело. Где-то ещё орали песни, а проспавшие ночь и не участвовшие в общем веселье, вылезали во двор через окна, чтобы разобрать хлам, которым завалили входную дверь весёлые сябры, беззлобно и понимающе ругаясь, стаскивали с крыши заброшенные туда ради шутки гуляющим народом сани.
Глава 23
Собирать народ на строительство новой крепости было решено после чуждого русам, рождённого тёплой землёй Болгарии праздника виноградарей, что отмечался в месяце сечене. В сёлах впрягшиеся в возы мужики возили избранного «царя» виноградарей, с венцом из виноградной лозы на голове. Рекой лилось вино — болгары отмечать праздники умели.
Размеренную жизнь своих смердов Глеб, как и всякий заботливый господин, не хотел нарушать строительством крепости. Жизнь с приходом русов понеслась, будто гонимая ветром, из-за того, что Святославу не жилось спокойно, что ни день, то что-нибудь новое, ломающее сложившийся уклад. Теперь эта крепость, про которую Глеб от своего беспокойного родича слышал уже давно, но никогда не мог предположить, что Святослав решится на её строительство — уж больно казалось сие несбыточным. Никакие доводы, приводимые великим боярином, не пронимали русского князя и, дабы лишний раз не ссориться со Святославом, Глеб свалил свою больную заботу на головы своих бояр, которые тоже, впрочем, упёрлись.