Иван Кондарев - Эмилиян Станев

4-го этого месяца нас атаковали сербские и французские колониальные части. Шли они волнами, заткнув за поясные ремни полы шинелей. Сначала их встретила артиллерия, потом пулеметный и ружейный огонь. Первый раз мне пришлось стрелять по людям, которых я ясно видел. Я лично расстрелял две пулеметные ленты. Когда противник залег, я поставил прицел пулемета над первым рядом и, дождавшись, когда они поднимутся, нажал спуск. Наверняка убил не менее четырех, а может, и больше.

На душе у меня затишье. Двигаюсь как человек, который никак не может очнуться после продолжительного сна. В голове вертятся злые мысли, а сердце словно окаменело. Все во мне как будто молчит, но в то же время занято усиленной работой. Сознание непрерывно ищет новые оценки и новые объяснения. Со старыми идеалами решительно покончено. Глупые выдумки! Стоит мне припомнить мой былой бред, и меня охватывает бешенство. Где они, эти проповедники «нравственной свободы», эти сверхчеловеки и герои? Хотел бы я увидеть их здесь, на этой кошмарной земле, ползущими на четвереньках, в надежде забиться в какую-нибудь спасительную дыру; пусть бы своими глазами увидели, как венец божественного творения превратился в скота, тонущего в крови.

Эти мои теперешние мысли-сомнения о сущности жизни и человека отныне будут постоянно со мной.

12. IX. Когда наше наступление было отбито, артиллерия противника перестала нас обстреливать и солдаты выдолбили в скалах убежища и галереи. Душевное состояние то же. Кипит во мне злоба, но не знаю к кому. Надо доискаться первопричины собственным умом. Я из той породы людей, которые умеют мыслить без иллюзий, сурово, умеют идти против самих себя и подвергать жестокому анализу собственные мысли и поступки. Я больше не позволю себе предаваться поэтическим бредням!

Спрашиваю себя, что же, в сущности, произошло? Возомнил себя нравственно чистым человеком, неспособным убивать, узревшим лик бога, постигшим смысл бытия и так далее — и все это с помощью одного только воображения, подогреваемого инстинктом самосохранения. А на деле вышло, что я не только могу убивать, но даже горжусь этим (и я действительно горжусь, что помог отбить атаку).

Мои нравственные представления оказались иллюзиями. На войне или ты убиваешь, или тебя убивают. Истины в этом мире относительны, но так как человек ищет вечное, то на каждом шагу с ним случаются конфузы. Тогда давайте захлопнем тетрадь, пошлем ко всем чертям всякие там нравственные нормы и высшие идеалы и начнем жить инстинктами. Как говорит мой коллега Т. С. — «чтобы нас не терзали книги!». Так все же будет меньше конфуза. Можно даже чувствовать себя как в раю, хотя ты самая настоящая скотина, а вокруг тебя смрад… Но есть, мне кажется, и что-то другое: если ты умен да еще сверх того у тебя есть идеи, осуществить их так гораздо легче, чем платить дань совести или некой божественной истине, перед которой глупцы только шмыгают носами. Посмотрим, посмотрим, что получится, ежели меня не убьют…

Вчера я опять потерял сознание, когда у самого нашего укрытия разорвалась мина. Спасла меня скала, но взрыв был ужасный. Когда я пришел в себя, карбидная лампа погасла. В укрытии всегда горит лампа, иначе это была бы могила.

Когда начинается ураганный огонь, я скрючиваюсь под своей скалой и одна и та же мысль вертится у меня в голове: «За что хотят меня убить? Ни я их не знаю, ни они меня.» Дурацкие рассуждения, логичные, но дурацкие.

Я удивляюсь немцам. Они дерутся так, словно защищают родную землю. Неужели культура дает уверенность, что война — неизбежное зло и есть за что умирать на скалах Македонии? Тогда мы, простые пахари и чабаны, нравственно стоим выше их?!

Давно ничего не записывал. Круглые сутки нас обстреливает неприятельская батарея. Несмотря на все просьбы прислать нам артиллерию, подкрепления не шлют, потому что берегут снаряды. Подвоз боеприпасов, хлеба и воды происходит только ночью, но на нашем участке и это невозможно. За 24 часа мы не выпили ни глотка воды, и некоторые солдаты не могут говорить.

Во мне пробудилось какое-то злое веселье, какое-то презрение и к другим, и к себе, и я уже не отдаю себе отчета, к чему оно приведет. Отпустил бороду, обовшивел, редко пишу домой. Грохот снарядов каждый день самым убедительным образом раскрывает мне сущность бытия. Долой иллюзии о царстве божием! Мир подчинен суровым и непреложным законам, и каждое отклонение от них ведет к идиотизму. В нем царят убийство и эксплуатация, без которых не было бы рождения и смерти, то есть не было бы самой жизни.

Я не жалею ни себя, ни своих товарищей. С юношеских лет меня ожесточила нищета, и слишком многое заставило прежде времени состариться. Еще полтора года назад я был почитателем «духа и его философии», а сейчас я ему показываю язык. Новая эпоха начинает представляться мне именно с высунутым языком, бомбой, каской и окровавленным ножом, с налитыми кровью глазами и помутившимся рассудком — этаким помешавшимся с горя Санчо Пайсой, который ищет нового рыцаря, чтобы установить в мире новый порядок.

Все мы стали нигилистами, но отрицание несвойственно человеческому уму. Он придумает себе нового бога. И я живу с предчувствием какой-то новой мысли, которая объединит все противоречия в единое мировоззрение, с трудом вмещающееся в сердце, но удовлетворяющее ум…

Правый фланг нашей позиции под артиллерийским и минометным огнем. Ротного убили как раз тогда, когда он пытался добиться помощи нашей артиллерии. Мина угодила прямо в землянку. Храбрый был человек, и все его любили.

Один германский фельдфебель охарактеризовал мне положение в Германии как совершенно отчаянное. В Берлине бастуют даже на военных предприятиях. Подпоручик Ганс Клаус, командир минометчиков на нашем участке, подтверждает это…

Неприятель не перестает нас атаковать. К полудню огонь стал таким сильным, что с позиции были видны только столбы земли и дым.

21 апреля 1917 г. Левый берег реки Черна.

После двух с половиной месяцев лечения в плеве иском госпитале и пятнадцати дней отпуска я снова на фронте. Многое произошло за это время.

Первое: то, что я видел в тылу, доказывает поистине воловье терпение наших солдат. Мать приезжала ко мне в госпиталь и рассказала о многом, да достаточно было и того, что я узнал от раненых и от остальных. На вокзале в Плевене нас окружила толпа женщин — крестьянок и горожанок. Каждая спрашивала о сыне, или о муже, или о брате, где находится тот или иной полк, много ли в нем убитых. По судьбе полка гадали о судьбе своих родных. Голод» реквизиции…

Второе, самое важное: Петербургская революция. Это уже что-то. Это значит конец самодержавию и, может быть, войне. Начальство так перепугалось, что разрешило солдатам-теснякам получать «Работнически вестник».[85] Обычно он выходит с полупустыми столбцами, изгрызенными цензурой, и без передовиц. Несмотря на это, солдаты читают его, собираясь группами, читаю его и я, «конфисковав» в какой-нибудь землянке. Не доказывает ли русская революция правоту некоторых моих мыслей? Но мои размышления идут совершенно в другом направлении, чем у простых солдат. Я не потерял надежды на то просветление, которое когда-нибудь должно наступить во мне, каким бы страшным оно ни было.

Командир полка приказал уничтожить пакеты с тесняцкой газетой в штабе полка. Два-три дня солдаты не получали газет. Сегодня вечером в третьей роте начали кричать, сидя на корточках у бачков:

— Газету, газету! Пока не получим, никаких дозоров и секретов!

Усиленно укрепляем позиции. На каменных холмах долбим окопы, подземные ходы, солидные блиндажи. На высоте 1050 немцы применили огнеметы. Говорят, что итальянские солдаты пылали, как живые факелы…

Если «высшее бытие и нравственное самоусовершенствование» пустое дело, то на какое же нравственное начало можно уповать? А не слишком ли все это просто: правящая сволота послала народы на всемирную бойню в своекорыстных целях? Она поставляет нам шинели, которые охотно жуют ослы в обозной команде, потому что сшиты эти шинели из ткани, изготовленной из какой-то травы; она издевается над священными идеалами отечества, грабит и бесчинствует в тылу. Если все зло от этого — ее нужно уничтожить любыми средствами. Но неужели религия, право, декларация о правах человека и так называемые великие принципы служат этому классу, чтобы вводить в заблуждение массы? Тогда, значит, вся человеческая культура и прочее — пустой звук! Я не могу отделить все это от человека. Согласиться, что такое существует само по себе, — чистейшая глупость. Если же я начну объяснять все противоречия тем, что человек несовершенен, как я делал это раньше, я приду к тому же нигилизму, к какому приходил еще в прошлом году. Вопрос, видимо, поставлен неправильно, и у меня нет на него ответа.

Необходимо окончательно уничтожить нравственные барьеры и разрушить старые метафизические представления о добре и зле!