Восставшие из пепла - Слав Караславов

Солнце уже скрылось за горизонтом, и его ало-розовые отблески спокойно догорали на горизонте.

Багряный закат предвещал ветер, перемену погоды.

Слав завернулся в шубу и, вскочив на своего белого скакуна, галопом помчался к Лагадине.

Только среди своих он почувствовал себя в безопасности.

Войска продолжали стоять под Фессалониками. Переговоры тянулись без конца, но даже когда послы вернулись ни с чем, Феодор Комнин продолжал бездействовать. В городе возлагали надежды на помощь из Константинополя, от никейского императора. Все это было известно Комнину. Но он знал также, что никто не придет к ним на помощь. Константинополь погряз в междоусобицах. В Никее на престол вступил новый властитель — Иоанн Ватац[186]. Пока он осмотрится и обезопасит себя от сторонников прежнего императора, пройдет немало времени. И Феодор Комнин выжидал. Вот придет весна. Вот голодное население само откроет ворота крепости. Ему хотелось, чтобы город, как перезревший плод, сам упал к его ногам. А в это время мастера потихоньку собирали громадные деревянные башни, перекидные мосты, лестницы, камнеметы. Когда все было готово, Комнин приказал испытать их.

Слав тоже повел своих застоявшихся воинов на штурм. Феодор Комнин хотел лишь припугнуть защитников города, но Слав не думал ограничиваться этим. Когда начался штурм, он приказал своим воинам не останавливаться, если даже протрубят отбой. «Слушать сигнал только моего рога», — сказал он.

Воины знали, что гарнизон города основательно поредел. Многие из рыцарей бежали, убедившись, что ждать помощи бесполезно. С криками, свистом и улюлюканьем воины Слава бросились на крепостные стены. Перекидные мосты легли через рвы. Камнеметы ударили по стенам и загнали защитников города в укрытия. В это время переносные лестницы штурмовых отрядов Слава зацепились железными крюками за стены. Первым вскарабкался Манчо и перемахнул через зубец. Следом за ним хлынул поток воинов, раздались боевые клики, ругань, звон мечей, глухие стоны раненых, хрипы умирающих. И в этом страшном шуме битвы послышались звуки труб Феодора Комнина — сигнал прекратить штурм. Ромеи и латиняне повернули назад, и только бойцы Слава не повиновались приказу. Две северные башни были в их руках. Им не хотелось уступать занятую стену, ведь они теперь будут висеть над головами обороняющихся, как острый меч. Воины Слава угрожали и ближайшим воротам крепости, потому осажденные попытались сбросить их со стены, но все их усилия были напрасны. На другой день парламентеры Феодора Комнина, ведущие переговоры о мирной сдаче города, явились к Славу и просили отвести его войска, иначе переговоры могут быть сорваны. Слав выпроводил их ни с чем. Феодор Комнин нервничал; взятие города могли приписать болгарам, а не его уму и силе. И он решил перехитрить болгар, повелев своим парламентерам передать осажденным, что если те не откроют ворота города сами, то его воины сделают это силой, и тогда Фессалоники пусть не ждут пощады.

— Но ведь вы говорили, что пришли к нам с миром, — попытались возразить ему посланники города.

— Долго вы созреваете для моего мира. Но я не злопамятен, даю вам сроку еще три дня…

На третий день Феодор Комнин торжественно вступил в Фессалоники. Он занял дворец бывшего короля, погибшего Бонифация Монферратского, и его наследника Димитрия.

После этого Слав заторопился домой. Из Мельника он получил тревожные вести, Иван Звездица сообщал ему о каком-то заговоре деспины Ирины Петралифы, что, якобы, стало известно со слов двух задержанных ромеев и что ждет он Слава не дождется…

Слав не остался на торжественное коронование Феодора Комнина василевсом ромеев.

Пришло время, когда из кованого сундука вынули пурпурную императорскую мантию и красные сафьяновые сапоги, снятые когда-то с одного мертвого императора, чтобы привести другого тоже к могиле…

Папа Гонорий III был поражен коронованием Феодора Комнина императорским венцом. Такого нахальства наместник бога на земле никак не мог ожидать от хилого человечишки с тощими руками. Еще в то время, когда тот погубил императора Пьера де Куртене, папа решил наказать его, но щедрые подарки, полученные от деспота, заставили наместника бога подождать с проклятием. Тем более, что Феодор Комнин обещал подчинить свои земли римской церкви и называл себя ее покорным и послушным сыном. А теперь что же это такое?! Захватил Фессалоники, принадлежавшие латинским императорам, и провозгласил себя василевсом. Если бы папа действительно мог говорить прямо с богом, он, не теряя ни минуты, убедил бы всевышнего покарать Комнина за неслыханную дерзость громом и молнией. Но поскольку он не может этого сделать — что ему предпринять? Наложить на наглеца проклятие, но разве этим проймешь самозванца? Заставить мадьярского короля Андраша двинуть на него свои войска и жестоко проучить? Но Андраш уже хлебнул горя в неудачном походе с крестоносцами. Вряд ли он еще раз внемлет зову папы. Обращаться к сербскому жупану Стефану, свату Комнина, тоже бессмысленно. Оставался Иван Асень, но и он не согласится воевать ради чужих интересов. Вот если бы в Константинополе была сильная армия! Но если бы она была, этот выскочка не сидел бы сейчас в Фессалониках.

Если папу поразило происшедшее, то никейский патриарх был попросту взбешен. Он, и только он, имел право короновать помазанников на императорский престол ромеев, а тут какой-то жалкий епископишка осмелился оспаривать это его право? По мнению патриарха, законным наследником константинопольского престола был никейский император, поскольку он, патриарх, короновал его.

Но василевсом, присвоив все титулы и имена рода Ангелов, осмелился объявить себя эпирец. Кроме этого, он назначил своих людей митрополитами и епископами в старых и новых епархиях, что было еще одной неслыханной дерзостью. Они, конечно, начнут теперь превозносить в молитвах самозванца, расхваливать его императорские достоинства. На вопрос патриарха, почему он так дерзко нарушил правила коронования и религиозные каноны, Комнин ответил хитро и уклончиво. О правилам коронования вообще умолчал, будто не было об этом и речи, а что касается патриарха, он якобы слишком медлит с рукоположением епископов, а те, кто уже был им рукоположен, будто бы не торопятся занимать свои епархии или делают это с большим опозданием.

Никейский патриарх ответом не удовлетворился и попросил Комнина точнее объяснить свои поступки. Тогда тот прямо заявил, что не может терпеть в своих землях епископов, которые не признают его василевсом, хотя он, а не кто другой отвоевал у ромеев значительную часть земель. Потратив так много золота, пролив реки крови для достижения целей своего народа, он не может передать добытое в руки людей, которые не имеют к этому никакого отношения и ничем не доказали ему свою преданность.

Этот дерзкий ответ разгневал патриарха. И он решил проклясть самозванца и предать анафеме послушное Комнину Охридское архиепископство[187].

Отношения между двумя церквами и двумя императорами еще более обострились. Феодор Комнин Дука Ангел, как он уже называл себя, предвидел это и потому не волновался. Он знал, что наступит день, когда ему придется поссориться со своим никейским соперником, и этот день пришел. Но Иоанн Ватац был на другом берегу моря, далеко от него, и причин бояться его не было. А вот об отношениях с ближайшими соседями надо было думать и думать. Взять хотя бы того же деспота Крестогорья Слава. Племянница Ирина Петралифа втянула Комнина в щекотливое дело. Он обещал ее руку одному из своих молодых полководцев, Феоктисту Вринасу, но, когда прибыли послы Слава, нарушил свое обещание и выдал ее замуж за болгарина. Феоктист был настойчив и упрям и не мог так легко отказаться от своих намерений. Много раз пытался он добиться приема у Феодора Комнина, но безуспешно. Наконец Феоктист уговорил Ирину похлопотать за него перед дядей, пусть господин его выслушает. Принимая несостоявшегося родственника, Феодор Комнин полагал, что услышит его просьбу не посылать Ирину в деспотство Слава, но ошибся. Феоктист выразил лишь желание поехать в Крестогорье под видом евнуха в свите Ирины. А там он уж постарается все уладить так, что неприступный Мельник в ближайшее время окажется в руках Феодора Комнина. За эту услугу Феоктист по-прежнему просит руки Ирины Петралифы и должности кастрофилака крепости Мельник.

Поначалу все это показалось Комнину просто нелепостью, но в конце концов план молодого военачальника заинтересовал его. До отбытия свадебного поезда они вдвоем не раз подробно обсуждали все детали задуманного плана. Настойчивая просьба эпирца о помощи в походе на Фессалоники, с которой он обратился к Славу, тоже была звеном в цепи этого плана — важно было вывести войска деспота из Мельника. Ожидая добрых вестей от Феоктиста, Комнин откладывал и откладывал штурм Фессалоник. Вести о том, что лазутчики Феоктиста открыли ворота крепости Мельник специально выделенным войскам Комнина, должны были доставить два его гонца. Но их все не было и не было. Терпение Феодора Комнина иссякло. Он послал к Феоктисту еще двух гонцов, но они, как и первые, будто в воду канули. А тут Слав бросился на штурм крепостной стены и захватил две башни. Это событие оттеснило на задний план прежние заботы Комнина, но мысль о четырех пропавших гонцах время от времени тревожила его; если их перехватили, достало ли им мужества погибнуть, не выдав тех планов, которые выставляли бы его в невыгодном свете в глазах нового родственника, деспота Крестогорья?!