Восставшие из пепла - Слав Караславов

Мальчик вышел из покоев, а царь стал думать о своем брате. Александр уже надоел ему с этой Неданой. Верно, она красива. Но он намеревался женить брата на родственнице какого-нибудь императора или короля. К чему им дочь Ивана Звездицы? Довольно и того, что сын деспота находится в Тырново.

Поднявшись, Иван Асень стал ходить взад и вперед по широкой зале. Мягкий ковер под ногами заглушал его шаги. Царь думал, что Слав частенько отступал от своего слова. Если он поступит сейчас так же — чем ему ответить? Наказать его сына? Но в чем виноват этот красивый и умный ребенок? Он и не знает, что его отец женится во второй раз. Если бы не люди Звездицы, сообщившие о решении Слава вступить в брак с племянницей Феодора Комнина, он, царь Асень, ничего бы об этом не знал. Нет, не стоит пренебрегать Иваном Звездицей. Верность и преданность всегда заслуживала уважения. Если Александр так хочет жениться на этой девушке — пусть женится. Одни борются за власть, другие за золото, третьи за красоту, а он, царь, должен быть справедлив ко всем. Александр может себе выбрать любую жену, а он, царь, не может. Ему в первую очередь надо думать об интересах государства. Потому и женился он на дочери мадьярского короля Андраша. Анна-Мария, ничего не скажешь, хорошая жена, но все-таки манит его к другой, галицкой Анне. С ней можно было пооткровенничать, а мадьярка невольно вызывает настороженность, настоящей теплоты и искренности в их отношениях пока нет…

Севаст Алекса не находил себе места от радости. Царь не рассердился на него за разговор о Недане, а сказал: «Хорошо». Теперь Недана и Александр будут счастливы.

Мальчик сел к окну. Тени от башен вытянулись, пересекли реку, а Александр все еще не появлялся. Совсем стемнело. Недана прибиралась в соседней комнате. Зажгли светильник. Стража на больших городских воротах несколько раз ударила по щиту. Издалека донесся собачий лай. Алекса добрался до постели, разделся и с головой укутался в одеяло.

Проснулся он от конского топота. Вскочил с кровати и бросился к окну. Светало. Александр привязывал своего белого с черными ногами коня, потом опрометью бросился в комнаты. Он так спешил, что и не заметил Алексу. Без стука севастократор ворвался в спальню Неданы, и в ту же минуту оттуда донесся ее радостный смех.

Значит, царь сдержал свое слово!

Алекса заглянул в приоткрытую дверь. Недана кинулась к нему, схватила и стала отчаянно целовать. Алекса вырвался из ее объятий и, нахмурившись, притворно-сердито сказал:

— Что ты меня, ты его целуй…

Они переглянулись и вновь весело засмеялись.

Алекса толкнул дверь и выбежал на улицу. Вслед ему раздался голос Неданы.

— Осторожно, куда ты помчался, осторожно!

Но Алекса даже не оглянулся.

Три дня не стихали в Мельнике пляски и хороводы. Не замолкали гайды и свирели. Слав распорядился до позднего вечера не запирать городские ворота, и крестьяне из соседних сел толпами шли в город. Властитель женится! И они видели его свадьбу. В их жизни это было великим и редкостным событием. И много-много лет спустя говорили: «Такой-то родился до свадьбы деспота, этот умер уже после женитьбы государя…»

Деспот велел выкатить под платаны бочки с вином. Каждый мог пить, сколько душе угодно. Такого никогда не бывало, и люди не верили, что с них не возьмут за это денег. Сначала крестьяне не осмеливались подходить к бочкам, издали наблюдали, что будет со смельчаками, трогающими затычки. Но когда увидели, что никто от бочек их не гонит и денег с них не берут, набросились на старое густое вино из подвалов деспота. Иные вскоре напились допьяна и не могли встать с места, так и улеглись возле бочек, а по распухшим их губам ползали крупные осенние мухи. Слав явственно представлял себе, что происходит в городе, хотя и не спускался с башни. Винные его погреба не оскудеют. В третий раз он не будет молодоженом, и пусть люди запомнят его последнюю свадьбу. У него было предчувствие, что эта жена переживет его. Ирина Петралифа была женщиной крупной и властной. Деспот так и не понял, какую красоту нашли в ней его гонцы. Может быть, кому-то она и нравилась, он заметил искры восторга и восхищения ею в глазах многих мужчин. Но его она разочаровала. Слишком крупна, грузна. В первую же ночь она дала ему понять, что он имеет дело с женщиной, которая стремится набить себе цену. Ему пришлось постоять перед ее дверьми, прежде чем она позволила войти к ней. Слав сдержался и не вспылил: разве прилично семейную жизнь начинать со скандалов? И напрасно Ирина Петралифа старалась показать, что она непорочная девица. Не дурак же он, чтобы не разобраться в этом. Да Слав другого и не ожидал. Однако неприятно, что начало их совместной жизни омрачено этим обманом. И он невольно вспомнил юную Маргариту-Изабеллу… С Ириной Петралифой, он уже предвидел, ему будет нелегко. В голосе ее, в глазах таилось что-то лживое, неприятное. Она привезла в своей свите множество каких-то женоподобных мужчин. Еще встречая невесту на границе своих владений, он обратил внимание на этих зализанных, с жирными округлыми задами людей и спросил своих послов:

— Кто такие?

— Скопцы, государь.

Слав, отъехав в сторону, сплюнул от отвращения. Он впервые видел таких людей. Хорошенькое приданое свалилось ему на голову!

Слав вслушивался в нестройный оркестр гайд, барабанов и свирелей. Люди веселились. Почему бы им и не веселиться? Деспот женится! Он почувствовал, что лютый гнев разрывает ему грудь, и надо было его на кого-то излить. Кто же будет этим несчастным?! Деспот ударил по щиту кулаком. Вошел Недю.

— Распорядись привести ко мне патера Гонория.

— Он здесь, государь.

— Тем лучше! Пусть войдет.

У патера Гонория был обиженный и подавленный вид: никто не пригласил его на господскую трапезу, никто о нем не вспомнил. Деспот женился, а он вынужден стоять перед его дверьми, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Вот до чего довели дело те, вислоухие, из Константинополя. Послание, которое он отправил туда, вместо того, чтобы улучшить положение, осложнило его еще более. Нападение на Кричимскую крепость ни к чему не привело, лишь подогрело гнев Слава, и патеру Гонорию оставалось одно — ждать, когда этот гнев обрушится на его голову. Но он надеялся, что сейчас, в разгар свадебного веселья, деспот будет добрее. Однако войдя в покои, патер сразу же понял, что миг, которого он больше всего боялся, наступил. Густые брови деспота были насуплены, лоб нахмурен. Он нервно ломал пальцы на руках. Эта дурная, неблагородная привычка всегда раздражала патера Гонория. Он упал перед Славом на колени, потянулся поцеловать ему руку, но горец с пренебрежением отстранил его. Патер медленно поднялся и стал отряхивать свою одежду от несуществующих соринок. Губы его непрестанно шептали молитву.

Слав, полоснув его взглядом, как мечом, сказал:

— Знаю, все знаю!

Гонорий задрожал. Его гонец, его слуга еще не вернулся из Константинополя, и патер боялся, не схватили ли его. И будто прочитав его мысли, деспот добавил:

— И о слуге твоем знаю, и о твоем послании тоже. Каким неблагодарным человеком оказался ты, патер Гонорий! А крест носишь, богу служишь. Душа твоя из дьявольской смолы сотворена, и не можешь ты излучать свет божий… Ты погубил людей Черноты. Ты повесил моего лучшего друга, и потому я верну тебе эту смерть, в долгу не останусь…

Деспот увидел, как патер Гонорий побелел. Потом он бросился ему в ноги:

— Смилуйся, государь! Смилуйся! Глаза Маргариты-Изабеллы смотрят на тебя! Прости великого грешника!

Напоминание о покойной жене отрезвило Слава. Он повернулся спиной к читающему молитвы Гонорию и стоял так некоторое время. Когда тот вновь взглянул на Слава, глаза его были все так же холодны и жестоки, но голос стал другим.

— Встань! Во имя Изабеллы дарую тебе жизнь… Скажи Вольдемару Замойски, что я велю вам завтра же покинуть крепость.

Патер Гонорий поцеловал сапоги деспота и неуклюже выполз из покоев.

Весть об изгнании латинян из города была воспринята как благое известие. Пьяные крестьяне и послушники провожали их солеными шутками и прибаутками. Вольдемара Замойски еще щадили, но патеру Гонорию пощады не было. Он даже не подозревал, что в душах людей за это время накопилась такая лютая ненависть к нему. Всегда они, эти люди, были тихи и приветливы, а теперь их злорадство не имело предела. В Гонория и Вольдемара бросали гнилыми мандаринами и тухлыми яйцами, пьяные мужики прыгали перед ними, кривляясь, испуская непотребные звуки, делая неприличные телодвижения, а некоторые даже грозили повесить их.

Гонорий шевелил губами в молитве:

— Господи, спаси и помилуй! Спаси нас, господи! Спаси нас, господи!

Среди провожающей латинян толпы можно было видеть и людей новой деспины. Они с явным страхом наблюдали это зрелище, опасливо оглядываясь по сторонам. Им казалось, что эти проводы устроены специально и что Слав предупреждал их, вот, мол, какая судьба ожидает вас, людей новой жены деспота.