Восставшие из пепла - Слав Караславов

Иван Звездица приказал позвать начальника крепости Недю. Посоветовавшись, они решили расставить соглядатаев, чтобы знать, чем занимаются люди деспины Ирины Петралифы. Недю хотел вообще не выпускать их за пределы Мельника, но Звездица сказал:

— Пусть ездят, куда хотят, но и нам надо глядеть в оба. Без моего ведома ничего не предпринимай и не трогай их.

Каждый вечер соглядатаи докладывали первому советнику о прогулках скопцов. Однажды двое из них еще засветло выехали из крепости и вскоре вернулись, но кони их были все в мыле. Дозорные с наружной стороны крепости видели, как они встречались с двумя незнакомцами. Те пришли от заброшенного скита, что под высоким камнем. Попробовали и дальше следить за ними, но помешала темнота. Решили пораньше утром накрыть их, если они все еще там хоронятся.

— Сумеете схватить, по два золотых получите, — пообещал Звездица.

Поздно вечером в верхнюю крепость доставили двух ромеев. Схватили их в ските, когда они там в ожидании кого-то отдыхали. Тот, кого они ждали, должен был прийти не иначе как из крепости. Иван Звездица приказал страже зорко следить за всеми, кто отправится за ворота Мельника. На другой день ему доложили: приближенный деспины по имени Феоктист, тоже выдающий себя за скопца, но по облику и по поведению на оскопленного не похожий, выехал из крепости, направился к скиту, объехал его, громко свистнул два раза и вернулся в крепость. Иван еще больше насторожился. На ночь он остался в верхней крепости, в комнате Слава. Воинов у него было не так-то много, но все же достаточно, чтобы оборонять крепость от внешнего нападения. Но надо было, видимо, остерегаться неожиданности изнутри. Подозрительные действия скопцов навели его на эту мысль. Поздно ночью, когда город затих, он приказал привести двух схваченных ромеев. Все это время им не давали ни еды, ни питья. На столе перед Звездицей стояло крепкое мельникское вино.

Иван Звездица на ромейском языке извинился, что не знал об их задержании. Сейчас, когда их связывают прочные родственные связи с эпирским деспотом, очевидно, уже с императором, поправился он, нельзя так обижать союзников. Он еще раз просит простить за недоразумение. Хорошо, что деспина Ирина Петралифа сообщила ему об этом, послав к нему, Ивану Звездице, Феоктиста, который разбудил его в такое позднее время… Ну, выпьем за ваше здоровье!

Иван Звездица поднял стоящую перед ним чашу с вином. То же сделали и ромеи. При упоминании имен деспины и Феоктиста страх сошел с их лиц, что не ускользнуло от внимания Звездицы. Приметил он и едва уловимое перемигивание, мол, ничего с нами не случится, если Ирина Петралифа и Феоктист знают о случившемся.

Первым опьянел тот из ромеев, что был постарше. Держа чашу в руке, он повалился набок и медленно сполз со скамейки на пол. Молодой, глупо улыбаясь, пытался его поднять. Однако силы покинули и его, он не смог помочь своему приятелю. Неуклюже качнувшись, он опрокинул свою чашу. Смутившись, начал извиняться и оправдываться. Из его пьяных слов можно было понять, что старший из них двоих главный, а вот видите, не умеет пить. А еще захотел участвовать в заговоре, чтобы крепость захватить. Куда ему! А тот самый Феоктист вовсе и не скопец, а любовник деспины Ирины Петралифы. И он предпочел назначить главным не его, а вот этот мешок с дерьмом, который все, глядите, каков. И ему еще придется возиться с этой пьяной свиньей…

Ромей еще раз наклонился, схватил своего начальника за, широкий пояс, напрягся, чтобы поднять, но и сам свалился на него.

Новость о деспине Ирине Петралифе и о Феоктисте была для Звездицы полной неожиданностью, и ему стало больно за Слава.

Он вызвал Недю и приказал ему:

— Пусть этих пьяных ромеев бросят в темницы поврозь!

Слав снова шел к Фессалоникам. От первого похода к этому городу у него не осталось приятных воспоминаний. Из-под густых, сурово насупленных бровей угрюмо поблескивали его глаза.

Шатры раскинули возле селения Лагадина, там, где когда-то Калоян был смертельно ранен рукой Манастра. Это еще более угнетающе подействовало на деспота. Ромеи будто нарочно, чтобы не дать ему ни минуты спокойствия, определили для лагеря его войск это место.

На заходе солнца Слав предстал перед эпирским деспотом. Феодор Комнин принял его как родственника и союзника и представил своей свите. Слав почувствовал на себе холодные взгляды, стал внимательно следить за эпирским деспотом, дабы не пропустить возможного тайного его знака своим людям, ни одного двусмысленного слова. Слава заботило: что держит на уме Феодор Комнин? Уже несколько дней его послы непрестанно ведут переговоры с латинянами. Если они откроют перед ним ворота крепости, эпирец обещал жизнь всем ее защитникам, обещал не тронуть ни одного дома Фессалоник. Эти обещания вызывали недоверие жителей города, уж очень они были щедры, а кто много обещает, тот обычно никогда не держит своего слова. И они были близки к истине — Феодор Комнин и не помышлял о выполнении своих обещаний. Ему не терпелось, овладев городом, тотчас объявить себя императором. Императорская мантия и красные сафьяновые сапоги, снятые с мертвого Пьера де Куртене, были всегда с ним. Они хранились в специальном сундуке из мореного дуба, украшенном тремя золотыми коронами. Сундук всегда был при нем. Когда Феодор Комнин восседал в своем большом и широком кресле, сундук стоял у него за спиной, и самая крупная корона была видна над его головой. Слав в первый раз видел эпирца, ему были неприятны его остроносое, птичье лицо и бегающие маленькие глазки. Феодор Комнин явно не был рожден для боя — куда ему с такими узкими плечами, хилой грудью и тощими руками! Глаза его перескакивали с одного предмета на другой, не могли, казалось, ни на ком и на на чем остановиться, и это никак не вязалось с представлением о будущем императоре. Излучали они странный зеленоватый блеск, похожий на цвет болотной воды в пасмурный день, по которой бегают водяные жуки, и держали собеседника в напряжении. Когда в шатер вошел Слав, Феодор Комнин поднялся с высокого кресла, и они поклонились друг другу, сначала гость, а потом хозяин, указавший ему место с правой стороны от себя. Честь, которой Слав был удостоен, была немалой, но гость ее и заслужил. Это был единственный его союзник, который привел с собой большое войско.

После обмена традиционными любезностями, принятыми в подобных случаях, Слав пожелал ознакомиться с дальнейшими планами деспота Феодора Комнина.

— Все зависит от парламентеров. На этот раз их возглавил мой родственник, граф Маттео Занте[184], — сказал эпирец.

Ответ был произнесен любезно, но он ничего не объяснил Славу. Маттео Занте, или Срамной, как называли его между собой рыцари, женатый на сестре Феодора Комнина, славился красноречием, но вовсе не умом. Свое прозвище он получил во время осады какой-то крепости, когда один из защитников попал в него горшком с дерьмом, и это на три часа вывело его из боя.

Пока его отмывали и оттирали, крепость пала. Обеспокоенный его отсутствием Феодор Комнин послал своего пажа найти пропавшего. После безуспешных поисков паж решил спросить о Маттео Занте какого-то оруженосца.

— Кого ты спрашиваешь? Наверное, того, срамного?

— Как?

— Срамного, — повторил оруженосец. — Его в речке отмывают.

Шуточка эта прилипла к графу намертво.

Все вокруг только и говорили о послах Феодора Комнина, которых возглавлял Срамной. Но переговоры — переговорами, они могут и ничего не дать, поэтому Слава интересовали дальнейшие намерения эпирца. Как замыслил он вести осаду, какую стену предполагает штурмовать, ударит ли флот с моря? Созданы ли штурмовые отряды и кто их поведет на приступ? Все это следовало решить безотлагательно. У Слава были старые счеты с Фессалониками, и ему, понятно, не хотелось бы уйти отсюда просто так. Когда-то камнеметы Калояна оставили довольно значительные пробоины в стенах крепости, но теперь разрушенные места были восстановлены, заложены камнем. Славу не терпелось вновь разбить эти стены, вступить победителем в город, у стен которого погиб его царь, отомстить за давнюю непокорность его жителей и за те обидные слова, которые он слышал тут не однажды. Их тогда осыпали со стен крепости грубой бранью, а какой-то весельчак назвал его «косматым медвежьим пупом». Слав чуть не спятил от бессильного бешенства — такими обидными и непристойными казались ему эти слова.

Если бы не любезный и в то же время пустой ответ, который он услышал от Феодора Комнина, давшего понять Славу, что эпирец не намерен делиться с ним своими военными планами, деспот предложил бы ему свой план нападения. Но вдруг это желание его словно испарилось. Он, сидя по правую руку Комнина, внимательно оглядел его свиту. Слева от хозяина сидел его сват — сербский жупан Стефан[185], далее — брат и родственники эпирца, около дюжины рыцарей, мелкопоместных собственников, всяких авантюристов в позолоченных латах, длинноволосых духовников. Разглядывая их, Слав в то же время отвечал на вопросы, которые не имели ничего общего с осадой Фессалоник. Феодор Комнин интересовался здоровьем деспины Ирины Петралифы, спрашивал о ее людях. Наконец, этот пустой разговор надоел ему, он поднялся и, объяснив, что ему надо идти к своим войскам, вышел.