Пора убивать - Джон Гришэм

Тони спала с матерью, которая крепко сжимала ее в объятиях, пока обступавшие девочку злые демоны не растворялись в ночи. Поначалу Гвен тоже никак не могла привыкнуть к свету, но по прошествии пяти недель стала хотя бы дремать. Маленькое тельце дочери рядом с ней даже во сне билось и дергалось.

Уилли пожелал мальчикам спокойной ночи и склонился, чтобы поцеловать Тони. Он показал ей свое оружие и пообещал не спать всю ночь. Пройдя по дому, проверил дверцы всех шкафов. Только после этого Тони немного успокоилась, легла рядом с матерью и уставилась взглядом в потолок. Из глаз девочки текли слезы.

Около полуночи Уилли снял ботинки и вытянулся на кушетке. Расстегнув ремень, положил на пол револьвер. Он уже засыпал, когда до его слуха донесся жуткий вопль. Это был звенящий от ужаса, пронзительный крик ребенка, которого подвергли какой-то пытке. Подхватив свой револьвер, Уилли бросился в спальню. Тони сидела на постели лицом к стене, стрясаемая криком и дрожью. Она увидела их в окне — они поджидали ее! Гвен прижала ее к себе. У спинки кровати стояли мальчики, беспомощно глядя на сестру. Карл Ли-младший приблизился к окну, но никого там не увидел. За прошедшие пять недель подобное случалось не впервые, и братья уже поняли, что сделать они могут немного.

Гвен успокаивала Тони, нежно опустив ее головку на подушку:

— Все в порядке, малышка, с тобой мамочка и дядя Уилли. Никому до тебя не добраться, моя девочка. Все хорошо.

Тони захотела, чтобы дядя Уилли уселся с револьвером под окном, а мальчики легли спать на полу вокруг ее кровати. Они беспрекословно подчинились. В тишине раздалось несколько жалобных стонов девочки. Потом стихли и они.

Уилли сидел на полу под окном, пока все наконец не заснули. Тогда он перенес мальчиков по одному в их постели, а сам вновь уселся под окном — ждать рассвета.

Джейк встретился с Эткавэйджем в пятницу у Клода, чтобы пообедать. Они заказали ребрышки и шинкованную капусту. Зал набили битком, как обычно, и впервые за четыре недели в нем не было чужих, посторонних лиц. Завсегдатаи болтали и сплетничали, как в добрые старые времена. Клод был в отличной форме: напыщенный и многословный, он поторапливал своих робких и послушных клиентов, проклиная их на чем свет стоит. Он был одним из тех немногих, чья ругань и проклятия не унижают человека, а доставляют ему радость.

Эткавэйдж присутствовал на последнем слушании и в случае крайней необходимости выступил бы со свидетельскими показаниями. Но, зная о том, что банк был бы этим весьма недоволен, Джейк и не хотел вторично обращаться к другу за помощью. Всем банкирам изначально присущ какой-то инстинктивный страх перед судейскими, так что Джейк даже восхитился тем, что Эткавэйдж нашел в себе силы победить эту паранойю и прийти на слушание. Этим самым он вошел в историю как первый в округе Форд банкир, явившийся в суд — на заседание суда! — не по повестке, а сам. Джейк прямо-таки гордился своим другом.

Промчавшийся мимо них Клод на ходу свирепо бросил, что в их распоряжении ровно десять минут, так что нужно не трепать языками, а есть, есть! Покончив с последним ребрышком, Джейк вытер салфеткой рот.

— Послушай-ка, Стэн, возвращаясь к займам, мне нужны пять тысяч на девяносто дней, под мою ответственность.

— Возвращаясь? А кто же про них говорил?

— Ты начал что-то про банки…

— А мне показалось, мы клеймили позором Бакли. Я наслаждался этим!

— Тебе не стоило бы превращаться в критикана, Стэн. Приобрести эту привычку весьма нетрудно, а вот избавиться от нее почти невозможно. Она обкрадывает твою душу.

— Какой ужас! Простишь ли ты меня когда-нибудь?

— Так как насчет займа?

— О, договорились. Но зачем он тебе?

— А это имеет какое-то значение?

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Слушай, Стэн, единственное, о чем тебе стоит беспокоиться, — это смогу ли я вернуть деньги через девяносто дней или нет.

— Хорошо. Ты сможешь вернуть деньги через девяносто дней?

— Отличный вопрос, Стэн! Да, смогу.

Эткавэйдж улыбнулся:

— Хейли выжал из тебя все соки, а?

Джейк улыбнулся в ответ.

— Да, — признался он. — Трудно собраться с мыслями о чем-то другом. До суда еще чуть больше трех недель, и мне не хотелось бы в это время заниматься посторонними вещами.

— Сколько ты на этом деле заработаешь?

— Девятьсот минус десять тысяч долларов.

— Девятьсот!

— Да, ведь он не смог заложить землю, ты помнишь?

— Недорого же ты берешь.

— Конечно, если бы ты дал Карлу Ли денег под землю, мне не пришлось бы сейчас говорить с тобой о займе.

— Я все же предпочел бы ссудить именно тебе.

— Отлично. Когда я смогу получить чек?

— Да ты, похоже, в отчаянии?

— Просто знаю, сколько времени требуется вашим комиссиям по займам, аудиторам, вице-президентам, такому-то и такому-то, и в конце концов где-нибудь через месяц вице-президент этакий поставит свою подпись на нужном документе, если кассир скажет ему, что в кассе есть наличность, а дома у самого вице-президента нет разлада с женой. Уж я-то знаю методы вашей работы.

Эткавэйдж бросил взгляд на часы:

— В три часа дня тебя устроит?

— Да.

— Под твою ответственность?

Джейк вытер губы и перегнулся через стол. Голос его звучал абсолютно спокойно:

— Мой дом заложен и перезаложен, и у тебя закладная на мой автомобиль, если помнишь. Я могу выписать тебе закладную только на свою единственную дочь, но, если ты вздумаешь лишить меня права выкупа, я убью тебя. Какая ответственность, какие гарантии тебе еще нужны?

— Извини меня за этот вопрос.

— Когда я получу чек?

— В три часа.

Появившийся откуда-то Клод вновь наполнил их стаканы чаем.

— Еще пять минут, — громогласно объявил он.

— Восемь, — требовательно сказал Джейк.

— Послушайте, мистер Шишка, — с ухмылкой обратился к нему Клод, — здесь вам не зал суда, а ваш снимок в газете не стоит и двух центов. Я сказал — пять.

— Пусть так. Однако ребрышки у меня были жестковаты.

— То-то я вижу, что на тарелке ничего не осталось.

— Стоят они столько, что поневоле съешь все.

— Они обойдутся вам еще дороже, если станете жаловаться.

— Мы уходим, — предупредительно сказал Эткавэйдж, вставая и бросая на стол доллар.

Во второй половине дня в воскресенье семейство Хейли так же разместилось за столиком с зонтом, в стороне от неистовства под баскетбольным щитом. Уже установилась летняя жара, и липкий, влажный воздух стелился по самой земле, пробираясь даже в тень. Пока дети вместе с отцом в поте лица трудились над жареным цыпленком, Гвен отмахивалась от надоедливых мух. Торопливо поев, ребята побежали к качелям, которые Оззи установил совсем недавно для детишек своих подопечных.

— Что с тобой делали в Уитфилде? — поинтересовалась Гвен.

— Ничего особенного. Задавали какие-то вопросы, брали анализы. В общем, чушь всякая.

— А содержали как?

— В наручниках. И стены обиты пробкой.

— Ты смеешься? Тебя посадили в комнату с пробковыми стенами? — Гвен это развеселило настолько, что она даже негромко хихикнула.

— Ну еще бы. Они следили за мной, как будто я был каким-то редким животным. Говорили, что я знаменитость. Мои охранники твердили, что очень гордятся мной. Один был бельм, другой — черным. Я, мол, сделал доброе дело, и они надеются, что я выкарабкаюсь. Они относились ко мне хорошо.

— Что сказали врачи?

— До суда они ничего не скажут, а на суде заявят, что я в полном порядке.

— Откуда ты знаешь, что они заявят?

— Джейк мне объяснил. До сих пор он не ошибался.

— Он нашел для тебя доктора?

— Да, выкопал где-то какого-то чокнутого пьяницу. Уверяет меня, что он психиатр. Я говорил с ним пару раз в кабинете Оззи.

— И что же он?

— Джейк уверяет, что он будет говорить то, что нам нужно.

— Он должен быть действительно хорошим специалистом.

— Составил бы неплохую компанию ребятам из Уитфилда.

— Откуда он сам?

— По-моему, из Джексона. Он не производит впечатления человека, уверенного в своих силах. Ведет себя так, будто я собираюсь прикончить и его. Клянусь, оба раза, что мы с ним разговаривали, он был пьян. Задавал мне такие вопросы, которые никто из присутствовавших не мог понять. Записывал что-то, как профессор. Говорил, что надеется помочь мне. Я потом спросил о нем Джейка. Джейк велел не беспокоиться, сказал, что на суде тот будет трезвым. Но по-моему, Джейк и сам неспокоен.

— Тогда зачем же нам его использовать?

— Потому что он не требует платы. Кому-то там что-то должен. Настоящий психиатр потребует тысячу за то, чтобы освидетельствовать меня, и другую тысячу за то, чтобы дать показания в суде. Это еще считается недорого. Но и об этом я даже думать не могу.