Над гнездом кукушки - Кен Кизи

новое, рабочие вставили картон, и несколько дней сестра просидела у себя за столом, глядя на серый экран. Снаружи это напоминало картину в раме, повернутую к стене.

Она ничего не высказывала, когда Макмёрфи по утрам носился повсюду в черных трусах с белыми китами, играл с пациентами в монетку или обучал острых длинной контратаке от двери палаты до изолятора в другом конце коридора, скача и свистя в свисток, и мяч гремел по полу, а Макмёрфи орал, как сержант:

– Живей, старые девы, живей!

Они с сестрой общались подчеркнуто вежливо. Он спрашивал ее со всей любезностью, не одолжит ли она ему ручку, чтобы написать заявление на отпуск из больницы без сопровождающего, писал у нее на столе ее перьевой ручкой и отдавал ей с учтивым «спасибо», а сестра поднимала на него глаза и отвечала не менее учтиво, что «обсудит это с персоналом» – обсуждение занимало минуты три, – после чего говорила, что, как ей ни жаль, но в настоящее время они не видят в отпуске терапевтической пользы. Он благодарил ее, выходил из сестринской будки и свистел в никелированный свисток с такой силой, что казалось, сейчас вылетят все стекла.

– Тренируемся, девы! – вопил он. – Мяч в руки – и чтобы до пота.

Он пробыл в отделении уже месяц и мог теперь заполнить бланк на доске объявлений на отпуск с сопровождающим, решение по которому будет принято на собрании. Он взял у сестры ручку, подошел к доске объявлений и написал после слов «В СОПРОВОЖДЕНИИ»: «Одной фифы из Портленда по имени Кэнди Старр[27]», да так лихо поставил точку, что сломал перо. Просьба об отпуске была вынесена на групповое обсуждение через несколько дней, как раз в тот день, когда рабочие поставили новое стекло в сестринскую будку, и отклонена на том основании, что мисс Старр казалась не самым подходящим сопровождающим лицом для пациента. Макмёрфи пожал плечами и сказал, что это, наверно, из-за ее походочки. Затем встал, подошел к сестринской будке с новым стеклом, в углу которого еще виднелась наклейка фирмы, и снова пробил его – как он объяснил сестре, пока с пальцев у него капала кровь, он решил, что картон-то вынули, а стекло еще не вставили.

– И когда они успели вставить это клятое стекло? Это же просто опасно!

Сестра принялась забинтовывать ему руку, а Скэнлон с Хардингом достали из мусора картон и снова вставили в раму, для верности приклеив пластырем из того же рулона, каким сестра заклеивала Макмёрфи запястье и пальцы. Макмёрфи сидел на табурете, корча страшные рожи, пока она над ним трудилась, и подмигивая у нее над головой Скэнлону с Хардингом. Лицо ее оставалось спокойным и гладким, точно эмаль, но ее напряжение проявлялось в другом. Судя по тому, как туго она затягивала пластырь, терпение ее было на исходе.

Нас отвели в спортзал смотреть баскетбольный матч нашей команды – Хардинга, Билли Биббита, Скэнлона, Фредриксона, Мартини и Макмёрфи, у которого то и дело текла кровь, и он выбывал из игры – против команды санитаров. Двое больших черных играли за санитаров. Они были лучше всех: бегали по залу бок о бок, парой теней в красных шортах, и забрасывали нам мяч за мячом с механической точностью. Наша команда была слишком низкорослой и медлительной, а Мартини то и дело пасовал кому-то, кого видел только он один, и санитары разбили нас с разрывом в двадцать очков. Однако из зала мы ушли с чувством некой победы: когда две команды боролись за мяч, кто-то засветил локтем по носу нашему черному, Вашингтону, и санитары насилу удержали его, чтобы он не бросился на Макмёрфи, а тот сидел на мяче и бровью не вел на бесновавшегося черного, по груди которого растекалась кровь из носа, точно красная краска по черной доске.

– Он нарывайца! – орал Вашингтон. – Сукасын просто нарывайца!

Макмёрфи все так же драил уборную и оставлял под закраиной писсуаров все новые записки для сестры, которые она читала через зеркальце. Он также писал о себе в журнале учета длинные экстравагантные истории, подписываясь именем Анон. Бывало, он спал до восьми. Сестра отчитывала его, совсем беззлобно, а он стоял и слушал, пока она договорит, а затем сводил на нет все ее усилия, спрашивая что-нибудь из серии: какого размера лифчик она носит, и носит ли вообще?

Остальные острые стали понемногу брать с него пример. Хардинг начал флиртовать с новыми медсестрами, а Билли Биббит совершенно прекратил записывать в журнал учета свои «наблюдения». Когда же стекло в сестринской будке снова заменили, нарисовав на нем побелкой большой крест, чтобы Макмёрфи не мог уже сказать, что не заметил его, Скэнлон случайно засветил в стекло мячом; побелка даже не успела просохнуть. Мяч лопнул, и Мартини поднял его с пола, точно мертвую птицу, и отнес сестре, сидевшей за своим столом, усыпанным осколками; он спросил, не могла бы она, пожалуйста, как-нибудь подлатать его? Чтобы мы снова играли. Не сказав ни слова, сестра выхватила мяч у него из рук и швырнула в мусорную корзину.

Макмёрфи понял, что с баскетболом, видимо, пора завязывать, и нашел новое увлечение – рыбалку. Он снова написал заявление на отпуск и сказал врачу, что у него есть друзья в заливе Саюслоу во Флоренции[28], которые готовы взять с собой, на рыбалку в открытом море, восемь-девять пациентов, если медперсонал не против, а в качестве сопровождающих на этот раз он указал «двух милых тетушек из местечка под г. Орегоном». На собрании ему одобрили отпуск на следующие выходные. Сестра сделала официальную запись у себя в журнале, а затем достала из плетеной сумки, стоявшей у нее в ногах, вырезку из утренней газеты и прочла вслух, что, хотя улов на побережье Орегона в этом году небывалый, лосось идет на нерест позже обычного, а море неспокойно и опасно. И она советует им подумать об этом.