Над гнездом кукушки - Кен Кизи

я слез с него. Я поднял подушку и увидел в лунном свете, что выражение лица совсем не изменилось, осталось таким же мертвым, каким было. Я опустил ему веки большими пальцами и подержал, пока они не успокоились. После этого я снова лег на свою кровать.

Я лежал какое-то время, натянув на лицо одеяло, и думал, что меня не слышно, но затем услышал шиканье Скэнлона.

– Спокойно, Вождь, – сказал он. – Спокойно. Все путем.

– Заткнись, – прошептал я. – Спи давай.

Какое-то время он молчал, затем снова шикнул и спросил: «Готов»? И я сказал: «Ага».

– Господи, – сказал он, – она узнает. Ты ведь это понимаешь, да? Конечно, никто ничего не докажет – любой мог бы откинуться после такой операции; то и дело случается… Но она, она узнает.

Я ничего не сказал.

– На твоем месте, Вождь, я бы сматывал удочки. Да, сэр. Вот что я тебе скажу. Ты сматываешься, а я скажу, что видел, как он вставал и ходил после этого, и так прикрою тебя. Так будет лучше всего, не думаешь?

– Ага, еще бы, вот так запросто. Просто попрошу их открыть дверь и выпустить меня.

– Нет. Он тебе показал, как надо, если не забыл. В первую же неделю. Помнишь?

Я ничего не ответил, а он ничего больше не сказал, и снова стало тихо. Я полежал еще несколько минут, затем встал и принялся натягивать одежду. Одевшись, я потянулся к тумбочке Макмёрфи, взял кепку и примерил. Она была мне мала, и мне вдруг стало стыдно, что я захотел прихватить ее. Я бросил ее на кровать Скэнлона и вышел из спальни.

– Не парься, браток, – сказал он мне вслед.

Свет луны, сочившийся сквозь сетку на окнах старой душевой, обрисовывал угловатые, внушительные очертания тумбы, так сверкавшей хромовыми ручками и стеклянными датчиками, что я почти слышал, как свет их скоблит. Я сделал глубокий вдох, нагнулся и взялся за рычаги. Подобрал под себя ноги и потянул, чувствуя ступнями шершавую тяжесть. Снова потянул и услышал, как из пола вырываются провода и трубки. Положил тумбу на колени, обхватил одной рукой и взял другой за нижний край. Почувствовал шеей и головой холодный хром. Затем встал спиной к окну, крутанулся и послал тумбу по инерции в сетку, с треском вылетевшую наружу. Осколки стекла в лунном свете сверкнули, словно чистая холодная вода, крестившая спящую землю. Я перевел дыхание и подумал было вернуться и позвать с собой Скэнлона и еще несколько человек, но услышал каучуковый топот бегущих санитаров и, не мешкая, забрался на раму и выпрыгнул в лунную ночь.

Я бежал по траве туда, куда когда-то ушел пес, в сторону шоссе. Помню, я бежал огромными скачками, надолго замирая в воздухе, прежде чем снова касался земли. Я чувствовал, словно лечу. Свободный. Я понимал, что никто особо не будет искать сбежавшего психа, а Скэнлон уладит все вопросы насчет трупа, так что мне не было нужды нестись сломя голову. Но я не останавливался. Я пробежал несколько миль, пока не достиг насыпи, и тогда остановился и поднялся шагом на шоссе.

Меня подобрал один парень, мексиканец, ехавший на север в грузовике, полном овец, и я угостил его первоклассной историей о том, что я профессиональный индейский борец и синдикат попытался упечь меня в дурку, но я сбежал. Он, недолго думая, притормозил и дал мне свою кожаную куртку, чтобы я не светил зеленую форму, и десять баксов, чтобы не голодал до Канады. Я попросил его написать свой адрес и сказал, что вышлю деньги, как только замету следы.

Я мог бы сразу махнуть в Канаду, но решил сперва заглянуть в Колумбию. Хочу проведать Портленд, и Худ-ривер, и Даллес, посмотреть, не осталось ли там кого из моих поселковых знакомых, кто еще не спился. Интересно посмотреть, чем они занимаются с тех пор, как правительство попыталось выкупить у них право быть индейцами. Я даже слышал, кое-кто из наших повадился строить хлипкие деревянные мостки на той большущей плотине с электростанцией за миллион долларов и острожить лосося в водосливе. Я бы многое отдал, чтобы увидеть такое. Но в основном я просто хочу еще раз увидеть наши места вблизи ущелья, просто освежить их в памяти.

Давно я там не был.