Ты следующий - Любомир Левчев

Это было 22 июня. И в белые ночи Ивана Купалы, погрузившись в мягкий сумрак финских сосен, мы затерялись на каком-то празднике освобожденной души. На поляне в низине молодые мужчины и женщины, опьяненные любовью и водкой, играли во что-то, напоминающее футбол, но с несколькими мячами и без правил. Целью игры было не забить гол (ворота вообще не были предусмотрены), а – веселиться и резвиться. Из старой сауны выскакивали голые красивые тела и с разбегу бросались в озеро. А мы с Астрид и Иваром прогуливались и говорили о поэзии – о той самой чудесной связи между людьми, о луче, проходящем сквозь любую преграду… Мы радовались дружбе, которая возникла так внезапно. Мы были счастливы. И это видно по фотографиям, которые сделал шведский поэт и фотограф турецкого происхождения Лютфи Иошкёк.

Никогда больше я не виделся с Астрид и Иваром. Наша дружба продолжилась в сердечных письмах и публикациях. Ивара уже нет в живых, а нить не обрывается.

•

Джери Марков очень внимательно выслушал мои рассказы о Праге и о Лахти. И сделал неожиданный вывод:

– И это Финляндия! А представляешь, как хорошо в Италии?

И чистосердечно и убедительно поделился своим ощущением того, что мы давно уже упираемся головами в родной низкий потолок.

– Все, что мы могли получить от этой страны, мы уже получили, – сказал он, очевидно имея в виду себя. – Теперь нам остается только буксовать в провинциальном мышлении и зависти коллег. Нет, надо расколоть эту скорлупу. Выйти в настоящий мир. Помериться силами с настоящими писателями и настоящими проблемами. Вот каков наш путь. – Джери был куда серьезнее и убедительнее, чем обычно. – А начинать надо с Рима! – призывал он. Знак успеха явился на итальянском небе, и единственной проблемой было хотя бы кое-как выучить язык, чтобы понять Божье послание. Мое душевное состояние было таким, что все идеи Джери я воспринимал как откровение.

Мы тут же распределили задачи. Он занялся самым трудным вопросом – паспортами и визами. А я должен был найти учителя итальянского. Тут я вспомнил об одной однокласснице моей сестры, переводчике и педагоге. У нее фамилия была Даскалова. В качестве классной комнаты было решено использовать редакцию.

И вот мы лицом к лицу столкнулись с нашим римским будущим. Джери как бесспорный капитан команды объяснил учительнице наши цели:

– Нам нужно в короткий срок (за два-три месяца) овладеть итальянским на начальном уровне, потому что нам предстоят встречи с известными писателями и издателями.

Даскалова вытаращила глаза, как капитолийская волчица, и даже поднялась со стула. Джери попытался успокоить ее:

– Мы сделаем все, как вы скажете. И имейте в виду, что мы знаем толк в гонорарах и торговаться не станем.

Учительница была сильно смущена. На ее лице то появлялась, то исчезала болезненная улыбка.

– То, чего вы хотите, с деньгами не связано. Скажу вам прямо: это невозможно. История знает примеры гениальных полиглотов, которые за несколько недель овладевали иностранным языком. Сын Паганини, например. Но я не собираюсь поддерживать подобные иллюзии.

Джери был непреклонен и обаятелен:

– Давайте попробуем. У нас нет необходимости говорить как сын Паганини. Важно начать.

И учительница согласилась – “под нашу ответственность”. И тут же прошла с нами первые пять уроков из университетского учебника.

Дома события приняли драматический оборот. Мои дети смеялись надо мной, пока я делал домашнее задание и выписывал слова в специальную тетрадку. Я проклинал и Джери, и Рим, и самого себя. На второй урок Ромул не явился. Оба часа Даскалова гоняла меня по пройденному материалу и давала упражнения на закрепление. Я чувствовал себя сыном Паганини и готов был поколотить болгарского беллетриста. Когда же наконец все римляне снова были в сборе и учительница попросила показать домашнее задание, Джери Марков сделал заманчивое предложение:

– Товарищ Даскалова, давайте мы сначала с вами рассчитаемся.

– Вы отказываетесь от занятий? Что ж, это разумно.

– Ни в коем случае! Просто давайте мы оплатим вам прошлые уроки.

– А почему именно сейчас? Лучше в конце занятия.

– Нет-нет. Не будем откладывать. “Оплаченные счета – добрые друзья”.

– Ну ладно. Три урока по два лева – всего шесть левов.

– Как по два?! По пять левов!

– Да нет же, – смутившись, покраснела учительница. – Я беру по два лева за урок.

– Нет. У нас специальные требования и специальные тарифы. За три занятия пятьдесят левов.

Джери торжественно полез во внутренний карман, и улыбка тут же исчезла с его лица.

– Черт побери, я забыл кошелек. Мы играли в карты, и я оставил его на столе.

Нет, Джери не хитрил. И не жадничал. Наоборот, ему доставляло удовольствие демонстрировать, что у него есть деньги и что он может сорить ими. Хорошо, что у меня оказались 50 левов. А учительница окончательно смутилась, забыла о домашних заданиях и перешла к объяснению следующих пяти уроков.

После еще нескольких подобных экспериментов я дошел до реки Рубикон и решил не переходить ее, даже если она окажется совсем мелкой. Я настойчиво потребовал от Джери оплатить занятия, подчеркнув, что они – последние. Джери обиделся. Он понимал, что все идет не по плану, что отменяются не только занятия, но и задуманная поездка. Мы никогда прежде не ссорились. Сейчас я впервые увидел, что он сердится на меня:

– Почему ты меня бросаешь? Как я поеду один на машине? Я же засну за рулем.

– Джери, я не народный будитель, и к черту твой руль!.. Ты хочешь разделить мир на поэзию и прозу и владеть им. Divide et impera. Как красиво! Но ты-то беллетрист. И хотя бы в теории сможешь заработать на своих романах. А я на что буду жить с непереводимой поэзией? У тебя в Италии брат, а у меня тут двое детей и жена, которую я люблю. Ты знаешь, что с ними будет, если я останусь на Западе?

– А кто тебе сказал, что мы останемся на Западе? Мы будем жить и там и здесь. А в один прекрасный день переправим к нам наши семьи.

– Так ты и сейчас так живешь. Ездишь и возвращаешься, когда пожелаешь. Тебе можно. А мне, кто мне разрешит быть наполовину змеем, а наполовину добрым молодцем?!

Тогда я думал именно так, но через несколько лет все произошло с точностью до наоборот.

Джери долго и мрачно молчал. Потом вдруг его отпустило. Это было похоже на то, как потихоньку выходит газ из бутылки недопитого шампанского.

– Пошли в Клуб журналистов!

Там я заказал большую рюмку водки и тут же повторил заказ. Джери грустно улыбался. Нас охватила сентиментальная нега. В какой-то момент он нашел в одном из своих карманов американский доллар. Поиграл им. А потом ему пришла в голову неожиданная идея. Он написал на банкноте дату и даже время, расписался и протянул ее мне.

– Ты меня покупаешь?

– Я даю тебе доллар на память о том часе, в который ты принял самое трусливое решение в своей жизни. Когда-нибудь ты поймешь, о чем я.

Моя бабушка Ведьма любила повторять: “Господь соединяет и разделяет души”.

•

В те годы мы все чаще стали видеться с Дечко Узуновым. В ресторанах у нас как будто не получалось повеселиться от души. Его новый романтичный дом и его новая жена Ольга вдохновляли на посиделки.

Тот, кто придумал назвать Дечко именно так, был настоящим волшебником. До конца своей жизни бай Дечко (Дитя) остался ребенком. Гениальным, озорным, хитроумным, добродушным и бесконечно артистичным ребенком.

Вечера в их доме часто заканчивались карнавалом. В разгар пира хозяин исчезал, и мы знали, что немного погодя он выйдет в каком-нибудь наряде – вместе с одним или двумя своими ординарцами (тоже переодетыми); чаще всего роль такого ассистента играл Христо Нейков – Ичо. Гремели литавры, разом вступали дудочки и свистульки, и начиналась абсолютная игра – танец, театр и заклинание, возвращающая нас к праистории духа. Эти мистерии стирали, как ластиком, морщины с нашей души. И мы забывали тревожные серьезные беседы, которые только что вели у камина. (Не так ли начинались орфические праздники?) Своей магией – легкой, изящной и благородной, как его живопись, – бай Дечко словно пытался передать нам религию своего исчезающего времени, скрижали мертвых богов, тайну красоты.

Дечко Узунов был представителем мюнхенской школы. А это означало наличие серьезного художественного и человеческого воспитания.

Волшебник слова рассказывал, как он впервые проснулся в Германии. Уже сияло раннее баварское солнце, и из открытого окна несся какой-то странный рефрен: “Битте зер! Данке шен! Битте зер! Данке щен! Битте зер! Данке шен!..” Болгарский мальчишка вскочил и посмотрел в окно. Два хозяина, добрые немецкие бюргеры, перекладывали кирпичи, перебрасывая их друг другу и не забывая каждый раз произнести вежливо: “Битте зер! Данке шен!”.

Вот эти мои слова, возможно, и есть то самое запоздавшее, одинокое и тихое “Данке шен!”

Бай Дечко любил Дору, потому что был ее учителем и вдобавок другом ее отца. Меня же он любил потому, что любил поэзию.