Ты следующий - Любомир Левчев

Джери был страстным картежником, авантюристом. Он ставил на кон огромные по нашим тогдашним представлениям суммы. Однажды он продал свою старую машину, чтобы раздобыть денег всего лишь на одну ночь игры. И проиграл. Впрочем, он абсолютно реалистично описал это в одной из лучших своих книг – в “Портрете моего двойника”. В этой области наши пути пересечься не могли. А его состояние здоровья не позволяло ему участвовать в наших чудовищных попойках – так же, как мои карман и характер не давали участвовать в оргиях азарта.

•

Мы напивались и медленно трезвели. Но я помню, как однажды мне довелось протрезветь внезапно.

Я тащился по бульвару Раковского со смутной целью добраться до “Славянки”. У небольшого углового заведения с двумя стеклянными витринами во всю стену было много “ласковых” прозвищ. Его называли “Завалинкой”, потому что разнообразные искатели приключений ошивались там в надежде завалить какую-нибудь красотку. Его называли и “Телевизором”, потому что с улицы на тебя смотрела вся София. Впрочем, ты тоже мог созерцать человеческий водоворот. Перед чешским культурным центром я встретил Косту Кюлюмова – полковника государственной службы безопасности с неудержимой тягой к литературе. Значит, и он уже вернулся из “Рабиса”. Он взял меня под руку и предложил прогуляться и поговорить, прежде чем зайти в “Славянку”.

– Откуда ты знаешь, что я иду в “Славянку”?

– Профессиональное чутье. Куда еще ты можешь идти в это время?

Первым делом Коста доверил мне священную тайну: в Министерстве внутренних дел создается какой-то совершенно новый “культурный отдел”. После чего неожиданно посочувствовал мне. Мол, он-то знает, как тяжко прокормить такую большую семью на мизерную зарплату. Коста еще добавил, что, по его мнению, со мной поступили очень несправедливо, когда обвинили во всех (несуществующих) грехах и отправили “изучать жизнь народа”, разрушив тем самым мою личную жизнь.

– Все уже в прошлом, – попытался перебить его я, тронутый, однако, проявленным сочувствием. (Много ли нужно, чтобы растрогать пьяного поэта!)

– В прошлом? Это ты так думаешь! Ты знаешь, какими злопамятными бывают люди?

К сожалению, я знал.

И тут полковник Кюлюмов вбил в мое размякшее сердце невероятное предложение. Он пригласил меня на работу в свежесформированный “культурный отдел”! Это помогло бы мне решить все финансовые и политические проблемы.

Алкоголь, как испуганная птица, выпорхнул из меня на волю.

– Но я же работаю, и работа мне нравится… – это первое, что пробормотал я в ответ.

– Ну да, конечно! Я знаю! И это прекрасно! Будешь работать на двух работах.

Тут я повесил паузу куда длиннее, чем можно было ожидать. И Коста засмеялся:

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что я хочу завербовать тебя в тайные агенты. Ты думаешь, что скажут твои друзья, когда узнают о нашем разговоре… Во-первых, это совсем не такая работа. Никто не потребует от тебя прослушивать телефоны друзей и писать на них доносы. Для этого хватает кадровых сотрудников и добровольцев… плюс техника. Ты будешь давать нам советы по художественной части. Будешь оценивать явления. Рекомендовать решения. Необязательно выигрывать выборы, чтобы руководить. Ты способный писатель и искренний идеалист… А за своих друзей не волнуйся – они давно уже работают на нас…

Оправившись от шока, я взял инициативу в свои руки:

– Бай Коста… ты же видишь, как я растерялся… Это все из-за доверия, которое ты мне оказываешь. Я очень тебе благодарен за заботу… но, к сожалению, кроме тех качеств, которые ты мне приписываешь, у меня есть и другие, куда более очевидные. Прежде всего, я ужасно недисциплинированный человек. Анархист! Я не переношу, когда кто-то мною командует. К тому же я невозможный идеалист, – блеял я полковнику чистую правду. – Так что я несовместим с военизированной организацией… А еще я совсем не умею хранить тайны. – Вот это была чистая ложь, но надо же мне было как-то спасаться. – А вы все-таки тайная служба. И мое назначение стало бы катастрофой. Так что… к сожалению… я абсолютно не подхожу для твоей прекрасной должности…

Коста смеялся и смотрел на меня прищурившись, так, как смотрят неудачливые кавалеры в “Завалинке”. Чтобы нарушить неловкую паузу, я наивно спросил:

– А что это за мои друзья, которые на тебя работают?

– Почему на меня? Я что, феодал какой? Мы работаем на одном фронте. Каждый трудится по мере сил.

– Ладно, назови хоть одно имя.

– Ну самые известные – Павел Вежинов, Богомил Райнов, Кирил Войнов…

– Про этих каждый знает, – перебил его я. – Назови кого-нибудь из моей компании.

– Скажем, Джери Марков.

Мне следовало бы прикинуться, что и это мне известно. Но меня словно парализовало. Та самая веревка, о которой нельзя упоминать в доме повешенного, сжала мое горло. И разговор на этом закончился.

Больше никто и никогда не поднимал со мной эту тему. Это свидетельствует о том, что тот зондаж, вероятно, был серьезным и наверняка отразился в моем досье в виде пометки “Не клюет!”, или “Виляет!”, или бог знает какой еще пометки.

Много лет спустя, когда я стал считаться баловнем власти, моя подруга, которая была замужем за зарубежным писателем, с большим волнением рассказала мне, что познакомилась с некоей высокопоставленной сотрудницей тайных служб. Желая предстать перед ней в благоприятном свете, она, бедненькая, похвасталась нашей с ней дружбой. Дама в погонах подняла ее на смех:

– Тоже мне рекомендация! Нашли чем хвастаться! Досье вашего Левчева у меня. Оно вот такое огромное! – И гэбистка раскинула руки, как рыбак, который показывает, какую большую (и хитрую) рыбу он поймал.

После 10 ноября 1989 года, когда знаменитые досье стали притчей во языцех, когда одни парламентские депутаты дрожали от страха, что эти документы могут обнародовать, а другие использовали их для грубого шантажа, я в очередной раз повел себе наивно. На официальной встрече министра внутренних дел Атанаса Семерджиева с руководством Союза писателей я попросил открыть мне и всем желающим доступ к моему досье. Мне ответили, что такого досье не существует! Услышать это было так же странно, как узнать, к примеру, что у меня нет печени… (Простите, что я повторяюсь, но уж больно я зол.)

Когда я в последний раз встретил Косту Кюлюмова, он был уничтожен. Его сын погиб. Идеалы тоже.

– Помнишь тот разговор, когда ты пытался меня завербовать?

– Нет. Не припоминаю я подобного разговора, и я должен заявить тебе со всей категоричностью, что Джери никогда у нас не работал. Никогда!

– Но я даже не заикнулся о Джери Маркове.

– Заикнулся или нет, а я тебе говорю, что Джери никогда не носил погоны и никогда не получал у нас зарплату.

– А его кабинет в министерстве?

– Это был кабинет для ознакомления с секретными материалами, а не кабинет сотрудника.

Нет пустыни более безнадежной, чем та, которая остается на месте исчезнувшей правды. Неужели правда может умереть? Религия, литература и прежде всего наши матери учили нас, что правда бессмертна. Держись за правду, говорила моя мама, и, возможно, ты будешь страдать, но ты не ошибешься. Сегодня, разъедаемый кислотными дождями эпохи, я склонен сомневаться в бессмертии исторической правды.

А тогда для меня не составило труда найти Джери и рассказать ему о разговоре с Кюлюмовым. Улыбка моего приятеля сделалась сардонической:

– Это я попросил Кюлюмова поговорить с тобой.

– Да ладно! Ты что, хотел, чтобы мы играли в две руки?

Джери разозлился:

– Даже поэту непозволительно быть таким наивным. Мне вот интересно, что ты себе воображаешь?! Уж не думаешь ли ты, что я подслушиваю разговоры друзей и пишу на них доносы? Для этого хватает кадровых сотрудников и добровольцев… плюс техника.

Джери был мифоманом. Он часто рассказывал небылицы, которые шли ему во вред, но зато делали его интересным. (Впрочем, так поступают многие писатели, которые тестируют сюжет и диалоги.) Тем не менее буквальное повторение аргументов Кюлюмова заставило меня принять его слова за чистую монету.

– Если тебя действительно интересует, о чем я сейчас думаю, то думаю я о том, сколько тебе платят.

– Да не получаю я никакой зарплаты. Как тебе известно, я хорошо зарабатываю как писатель. Но за то, что я высказываю свое мнение по вопросам, которые эти тупицы не могут решить самостоятельно, я получаю свободу делать то, что вздумается, не считаясь с тупыми чиновниками и партсекретарями. Получаю доступ к секретным документам. И главное, могу ездить по всему миру, когда мне захочется. И я хотел, чтобы и ты обладал всем этим. Понял ты, несчастный?!

Я уже сожалел о скандале и изо всех сил пытался смягчить тон разговора:

– Ладно-ладно, Джери. Не сердись. Ты же знаешь, что со мной приключилось. Я стал болезненно мнительным и осторожным. Но в самый трудный час, когда остальные забыли, что знакомы со мной, ты меня не забывал. Поэтому я ценю нашу дружбу и не хочу ее портить. Расскажи-ка лучше что-нибудь о секретных документах.