Эфффект линзы - Irene

— Нет, — тихо пробормотал Штырь.

— Значит, ты все-таки знал его?

Он искривил рот так, что стали видны клыки, будто собака, предупреждающая о возможности нападения.

— Я никого на него не натравливал!

— Вот. Уже лучше, — я придвинул стул к нему вплотную и уселся на него верхом, как сыщики в американских сериалах. — Зачем он брал такую сумму?

Штырь скривился, будто я спрашивал ерунду.

— Да какая разница… Ну да, он занял у меня… Но у меня малолетки часто занимают. С них легче сбить долг назад. А этот… не помню, кажется, что-то про бабу свою говорил… Это хрен знает когда было…

Я удивленно приподнял брови. Хм… и кого это Леха имел в виду? С Викой на тот момент он уже расстался… Ди? Зачем ему понадобились деньги для Ди?

— Короче, я ниче не знаю… я сам на бабки попал из-за него. Он занимал на две недели… А потом его грохнули — еще даже срок не вышел, а мне пришлось людям самому выставляться… От и все.

Я нахмурился — похоже, сейчас он не врал. К тому же, это будет легко проверить по его записной книжке, если ее действительно найдут при обыске. Я обернулся к Вовке, который уже явно заскучал и мечтал побыстрее закончить этот странный допрос. Вопросы у меня закончились. И я уступил место мэтру.

Штырь покинул кабинет спустя минут пять: естественно, он не рассказал, чем занимался в тот день и где был — я бы и сам не вспомнил спустя три месяца. Мои мысли уже были далеко отсюда — я попытался представить, что вообще чувствовал человек, убивший Леху. Это было продуманное до мелочей действие, заранее подготовленное, сотворенное с интеллектом — не сгоряча, не наспех.

Быть преступником. Думать, как он. Вот что я должен был сделать с самого начала. Я же увлекся какими-то внешними факторами и миром самого Лехи…

Теперь, в эти несколько минут, я мысленно стащил у Феськова обрез, проследил за Литвиненко после школы — скорее всего, делал так каждый день, увидел, как вечером он шел к готам, бежал следом за Кириллом и его друзьями, скрываясь в тени, дождался, пока они избили его… Смотрел, не шевелясь, как Ди защитила потерявшего сознание Леху своим телом… И вот, наконец, я остался с ним один на один. Концентрированная, расчетливая ненависть… Почему я хочу, чтобы все думали, что он покончил жизнь самоубийством? Ведь какая мне разница — убийцу все равно не найдут… Нет, он должен застрелиться именно потому, что это логично… так должно быть, но сам он никогда бы этого не сделал…

Я закрыл глаза, стиснув зубы. Конечно. Это может быть только месть. Как говорят сицилийцы, месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным. Возможно, ее взращивали годами до удачного момента и стечения обстоятельств — тогда причину и следствие может разделять уйма времени. И даже при внешней безоблачности среди друзей, знакомых, любимых Лехи могли существовать люди, ненавидящие его всем сердцем.

Глава 11

— Хорошо. А теперь выбери из перечня те характеристики, которыми ты обладаешь…

Я встал из-за стола, оставив закусившего от усердия нижнюю губу восьмиклассника над распечаткой теста на самооценку. Со дня разговора со Штырем прошло более трех месяцев. За окном уже практически растаял снег — вот-вот и долгую и темную зиму из нашего притихшего маленького городка выдует прочь апрельскими ветрами. Я поморщился, почему-то вспомнив, как Вовка вывел меня за пределы участка и, к моему ужасу, передал прямо в руки едва не теряющей сознание матери. То был странный момент — я вдруг почувствовал, что успокоился. Страшный стыд, который я испытал, выйдя «на волю» и обняв заплаканную маму, надолго выбил из моей головы мысли о расследовании и я почти смирился с фактом, что могу никогда не узнать, кто убил Лешу Литвиненко. Я провел рукой по волосам и слегка сощурился, чтобы слепяще-яркие солнечные блики от жестяного подоконника застряли в ресницах и не кололи так беспощадно глаза. Странно, но сейчас мне было даже лень вспоминать об этом страшном, но так и не рассекреченном до конца происшествии, тем более, что ни одной новой зацепки за все это время так и не появилось. Возможно, Вика была права. «От той правды, наверное, никому уже не станет легче». Вика…

Конечно, каникулы вдали от дома пошли ей на пользу. Вернувшись, она передумала уходить в другую школу, и с тех пор между нами установился прочный нейтралитет. Я старался не попадаться в ее поле зрения, она — избегала моего общества так же старательно, будто мираж исчезая, испаряясь с моего пути. Мы не смотрели друг другу в глаза, не говорили и не спорили. Мы просто в одно мгновение притворились незнакомыми людьми. Кто знает, возможно, нам и следовало бы оставаться такими всегда… По крайней мере, мне стало значительно легче — казалось, еще пару месяцев, и я вовсе не вспомню, как она выглядит. Да и другой позитивный эффект был на лицо: видя, что мы практически не контактируем, школьная общественность постепенно потеряла интерес к нашему «анонсированному» роману, и разговоры, шуточки и перемигивания в моем присутствии прекратились.

— А че это — «Со стойким настроением»?

Я обернулся, встретив не особо осмысленный взгляд моего очередного трудного подопечного.

— Ну, это значит, что у тебя всегда приблизительно одинаковое настроение. То есть, не бывает такого, что ты утром ржешь, как конь, а вечером начинаешь плакать или крушить все, что видишь, ни с того, ни с сего.

Он почесал колпачком ручки за ухом и хмыкнул:

— Ну, а че… в репу дать могу кому-то просто так… и без разницы, какое настроение.

— Тогда подумай, отмечать или нет.

Я вздохнул и вернулся к созерцанию школьного двора. В моей жизни в последнее время стало все настолько спокойно и хорошо, что как раз теперь хотелось выть на луну. Я с нетерпением ждал окончания года, лелея и методично взращивая уверенность покончить со своей школьной деятельностью раз и навсегда. Хватит. Наигрался. Летом найду какую-нибудь работку в областном центре, перееду и забуду все это как дурной сон. Так решится моя тысяча и один вопрос — я забуду о Вике, избавлюсь от постоянной тревоги о каком-нибудь очередном ученике и вычеркну из жизни все свое идиотское, ничем не завершившееся расследование…

Как только на моем лице заиграла расслабленная, довольная улыбка, я заметил, что внутренний двор уже давно наполнился людьми. На перилах восседали несколько представителей 11-Б, лениво перебрасываясь привычными колкими репликами и ухмыляясь, и я, только приблизившись к окну, узрел нечто, что заставило в ту же секунду вздрогнуть от удушающей вспышки гнева. На тонких железных полосках перилец, чуть покачиваясь, с трудом держался Никита Кравченко. В своей шарообразной дутой куртке он напоминал огромного толстого кота, взгромоздившегося на тонкую веточку в надежде поохотиться на воробьев. Так он балансировал еще несколько секунд, а потом одним движением притянул к себе стоявшую рядом девушку. Они одновременно весело засмеялись и он обнял ее за шею, наконец отыскав ту самую точку опоры, которая позволила ему сидеть, не опасаясь свалиться куда-то за крыльцо. Она продолжала болтать с другими девчонками, иногда поигрывая с его рукой, и так поворачивала голову, отвечая ему, что их щеки практически соприкасались. Все это вовсе не походило на обычное, да и на самое отдаленное дружеское общение. Я прилип к окну, в надежде убедить самого себя, что эта девушка — вовсе не Вика Ольшанская.