Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II - Рудольф Георгиевич Бармин

якобы лишавшего оппонентов свободы слова, хотя его «Правда» легально существовала с 1912 года, как и меньшевистский «Луч». Год 1902, в работе «Что делать?»: «Без гласности смешно было бы говорить о демократии, и притом такой гласности, которая не ограничивалась бы членами организации» (ПСС. Т. 6. С. 138). Январь 1904: «Партия пролетариата требует правды» (ПСС. Т. 8. С. 109). Июль 1904, статья «Чего мы добиваемся?»: «Необходимо обеспечить в уставе партии права всякого меньшинства… К безусловным гарантиям мы относим предоставление меньшинству одной (или более) литературной группы представительства на съездах и с полной свободой языка» (ПСС. Т. 9. С. 10). Апрель 1904, статья «Первое мая»: «Рабочим нужны свободные собрания, свободные союзы, свободные книжки и газеты, а царское правительство давит тюрьмой, нагайкой и штыком всякое стремление к свободе» (ПСС. Т. 8. С. 182). Вот таким безразмерным демократом рисовал себя Ленин до переворота. Но, свершив переворот, на второй день «бес мировой революции» претерпел внутреннюю метаморфозу и лишил общество свободы слова. Хотя, вернее, никакой метаморфозы он не претерпевал, ибо антидемократом был всегда и только на потребу дня мимикрировал под демократа. Понимал, что его власть вызовет массовое отторжение, — поэтому и накинул на уста народа намордник, чтобы не слышать критику в свой адрес, а на всех критиков голословно навесил ярлык клеветников, подрывающих «рабоче-крестьянскую власть, диктатуру пролетариата», и требовал привлечения к уголовной ответственности, квалифицируя критику однозначно в условиях революционной смуты контрреволюционной деятельностью, караемой в основном расстрелом. Чем меньше «клопов и блох», тем чище большевистская казарма. Чем с грандиозным размахом и стало заниматься большевистское гестапо.

Как на свободу слова смотрели европейские демократы? Михаил Танчич (1799–1884), венгр, из работы «Взгляды раба на свободу печати»: «Мы не свободны, если цензура мешает нам говорить»; «Цензура убивает не отдельных людей, она убивает или стремится убить душу всего человечества. Но и физически она уничтожает миллионы людей». На идентичных позициях стоял и Маркс, который «основу всякой свободы видел в свободе печати» и для которого «несвободная печать — это надушенный урод» (Ойзерман Т. И. Формирование философии марксизма. М.: Мысль, 1974. С. 150, 151). Таким надушенным уродом и была советская пресса все годы ее существования.

Лишая народ свободы слова, Ленин лишал его языка. Если народу запрещают говорить правду, ему остается только лгать, лицемерить и морально разлагаться. Такое состояние народной нравственности Ленина, как и его диадохов, вполне устраивало — лишь бы народ молчал. Но народ молчать не хотел. И уже в начале ноября 1917 года по инициативе союза рабочих печатного дела была поднята борьба за свободу печати. В воззвании, выпущенном образованным комитетом, была дана характеристика политической обстановке в стране: «Наша страна горит в огне гражданской войны… Непримиримые фанатики губят и революцию, и Россию… Свобода печати стала привилегией одной только большевистской партии. У революции отнято слово» (Независимое рабочее движение в 1918 году. Документы и материалы. Париж, 1981. С. 306).

В конце декабря на Всероссийской конференции союза печатников в Москве была принята резолюция в защиту печати. Вот два тезиса из нее:

«1) Преследование печати Советом Народных Комиссаров… лишает народ последней возможности быть осведомленным о действиях власти и делает эту власть совершенно бесконтрольной и безответственной;

2) Установление исключительного права на пользование печатным словом для одной партии, группы или класса задерживает развитие самосознания народа и особенно нарушает интересы народа в его борьбе за социализм».

Против этой резолюции выступили только 12 человек во главе с большевиком Бухариным (указ. соч., с. 307).

Сопротивление большевистским насильникам различных общественных организаций с первых дней переворота

Печатники явились цитаделью и инициаторами организованного антибольшевистского движения и первыми в Петрограде выдвинули идею создания института уполномоченных от фабрик и заводов. Разгон Учредительного собрания (был заранее юридически подготовлен, оно открывалось 5 января 1918 года, а 3 января 1918 года ВЦИК принял декрет «О признании контрреволюционным действием всех попыток присвоить себе функции государственной власти» (Чалидзе В. Уголовная Россия. М.: Терра — Terra, 1990. С. 42); Учредительное собрание действительно ставило своей целью присвоить, на основе волеизъявления народа, функции государственной власти; но большевики, получив в нем всего четверть голосов, разогнали его, растоптав волю народа) и расстрел демонстрации в его защиту были первым импульсом к созыву 18 января 1918 года совещания по этому вопросу, на котором и было положено начало собраниям уполномоченных (Независ. раб. движение… С. 307).

Политически организовываться рабочих вынуждали сами условия хаоса, в который вверг страну большевистский переворот и преодолеть который большевики решили методами устрашения. Путь уступок, компромиссов большевики отметали с порога — другой шинели Ленин не носил. Под маской миролюбцев все явственнее стал вырисовываться волчий оскал новой «рабоче-крестьянской» власти.

По городам и весям России началась кровавая расправа с мятежной стихией. За расстрелом демонстрации в защиту Учредительного собрания в Петрограде последовал расстрел рабочих-железнодорожников в Туле 14 января 1918 года (указ. соч., с. 32).

Большевистский террор начался с первых дней переворота. В Петрограде восстали Владимирское, Павловское и Михайловское юнкерские училища. 29 и 30 октября выступление юнкеров было жестоко подавлено, «мальчиков десятками расстреливали у стен этих училищ» (указ. соч., с. 16).

Начавшийся красный террор не остановил рабочих Петрограда. Они прониклись еще большей решимостью противостоять комиссародержавию, и первая половина 1918 года прошла под знаком все большего сплочения колыбели революции. Антибольшевистские настроения захватили даже Кронштадт, где на собраниях рабочих и матросов от «рабоче-крестьянского» правительства требовали ответа на вопрос: «За что разогнали Учредительное собрание?» (указ. соч., с. 310).

Популярность собраний уполномоченных быстро росла. На многочисленных и многотысячных митингах, как крупнейших заводов, так и объединенных, все чаще стали звучать требования прекращения террора, решения вопросов голода и безработицы вплоть (в июле месяце) до объявления 2 июля общероссийской политической забастовки и перехода власти к Учредительному собранию (указ. соч., с. 310–312).

Рабочие Петрограда не ограничивались политической самоорганизацией в столице, но и приняли активное участие по организации оппозиционного рабочего движения в Москве.

Первая делегация приехала в начале апреля, вторая — и более многочисленная — в мае. Рабочие Москвы и Подмосковья, успевшие к этому времени выяснить суть «рабоче-крестьянской» власти, активно поддержали лозунги питерских собратьев по организации собраний уполномоченных и против разгона Учредительного собрания, против Бреста, против гражданской войны и террора. «Нашим именем прикрылась власть, враждебная нам, власть противонародная, власть, принесшая нам только муки и бесчестье. Пусть она уйдет!» (указ. соч., с. 313–314).

Брожение среди рабочих Москвы и ее окрестностей нашло широкий резонанс и в более дальних провинциях, посланцы которых, соприкоснувшись с питерскими и московскими