Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

Я поверить не мог, что все оказалось так просто.

Теперь, оглядываясь назад, я не могу не задаться вопросом, не подыгрывал ли мне демон, не терзала ли его скука или ностальгия и не воспользовался ли он возможностью вернуться назад во времени и заново пережить собственную версию золотых деньков?

Ну же. Спрашивайте. Вопросы ведь очевидны: неужели никто из тех, кто знал об их существовании, этого раньше не пробовал? Неужели никто и никогда не пытался заговорить с одним из этих современных демонов? Неужели Маркус и впрямь думал, что он будет первым?

Нет, нет и нет.

Маркус хотел стать первым, кто чего-нибудь добьется.

Дело было не в том, что они не умели говорить. И не в том, что они не умели общаться на современных языках, — конечно же, умели, и общались, когда хотели этого. Скорее всего, их забавляло, будучи загнанными в угол, отказываться говорить на каких-либо языках, кроме тех, которых не понимал почти никто из живущих. Было установлено, что они извергали насмешки на старофранцузском, древнескандинавском, среднеанглийском, раннем варианте каталанского, полудюжине мезоамериканских диалектов и прочих языках, в основном мертвых… но это становилось ясно, когда было уже слишком поздно — заемные тела распадались, их жильцы ускользали.

Маркус намеревался встретить их во всеоружии. Как оказалось, он был не просто целеустремленным человеком. Он был еще и гением-полиглотом.

Представляете ли вы себе, как сбивает с толку разговор с собеседником, который с каждым предложением переключается на новый язык? Каково это — не понимать не только смысла, но и самих слов, совершенно незнакомых, не встречавшихся даже в кино? Маркус мог совершенно свободно болтать на аккадском, арамейском, древнекоптском. Он потратил множество лет на изучение почти тридцати забытых языков в ожидании именно этого момента. А Фиби, вместе с командой гиков, с которыми связывалась по Сети, разработала алгоритм распознавания языка и аудиовизуальную программу-переводчик, в базе данных которой была еще сотня допотопных наречий и алфавитов.

— Она еще довольно глючная, но работает, — сказала мне Фиби после демонстрации. — Даже если с согласованием будут проблемы — возможно, найдется демон, который оценит попытку.

Я сказал ей, что технология, которую они изобрели, наверняка стоит миллионы. Ей было все равно, потому что какое значение это имеет в обреченном мире? Четыре года работы в службе техподдержки «Хьюлетт-Паккард» убедили ее, что настолько тупой биологический вид долго просуществовать не может.

Ну что ж, давайте. Спросите снова: а как насчет латыни? Кто-то же наверняка пробовал говорить с ними на латыни.

Конечно. И даже получил ответ: «Nimium facilis. Tendo congelo».

Ты слишком прост. Старайся лучше.

Они обосновались на этаж ниже того, где я захватил демона. Оборудование было простым, но эффективным: чугунный стул, установленный перед железным ограждением, к которому они приковали наручниками запястья и локти твари. Лодыжки ее примотали к ножкам стула. Все остальное было электронным: сверхмощный ноутбук Фиби, подключенный к нему маленький микрофон, камера на штативе.

— Господи, — сказал Маркус, когда тварь проснулась и уставилась на него так, словно точно знала, что происходит. Он потел. Северный Огайо, ноябрь — а Маркус потел.

— У тебя все получится, — сказал я ему.

Он кивнул, тяжело и рвано дыша: пожилой толстяк, выглядевший так, словно ему нужно было присесть — вот только никто не догадался захватить второй стул. А потом они приступили к делу, и Маркус взял себя в руки.

Со стрессом всегда проще справляться, если есть дело, на котором можно сосредоточиться. У Маркуса оно было, а Фиби следила за работой программ, а Лорелея могла бесконечно проверять, ведет ли камера запись и находится ли в кадре все, что нужно.

А вот моя работа была закончена.

Я мог только смотреть на сидевшую передо мной изуродованную тварь, в которой не осталось ничего человеческого, кроме злобных глаз. Скрывавшаяся за ними ненависть была ощутимой, и это ощущение только усиливалось из-за молчания твари, к которой Маркус обращался то на одном, то на другом языке. Это было словно смотреть в глаза волку и видеть там то, чего никогда не увидишь в глазах обычной собаки: хитрость, здравую оценку твоих способностей, первобытный разум, унаследованный от отца всех волков.

Само его существование было ядом. Воздух отяжелел от него, холодный, пустой и пропитанный отчаянием — как будто атмосфера, которую я ощутил, когда впервые пришел сюда, сконцентрировалась в единой точке. Демон вытягивал тепло из моей кожи, жизнь из моей крови, а может быть, и цвет из моих глаз.

Пусть остальные к этому и привыкли, но…

— Мне нужно ненадолго отойти, — прошептал я на ухо Лорелее.

Она посмотрела на меня и кивнула. И даже улыбнулась. Красиво. Лучезарно. Как можно улыбаться, когда ураганный ветер высасывает твою душу? У нее это получилось. Слабо, но получилось. Почти так же улыбнулась мне в хосписе жена за несколько минут до того, как уснуть навсегда.

— Не торопись, — прошептала мне в ответ Лорелея.

Вниз я спускаться не стал. Вместо этого я поднялся на узкую крышу за названием стадиона, на которой боролся с демоном. Мне хотелось понять то, что невозможно было понять, увидеть то, что видел он, на что он смотрел, не отрываясь, столько дней. Я встал там, где стоял демон, и окинул взглядом панораму перенаселенности, мусора и трущоб. Ломбарды и порномагазины, бары с пивом за пятьдесят центов и ростовщики, одалживающие деньги до получки, а над всем этим — пошлые рекламные щиты. Город исходил сиренами и гудками машин, а с другой стороны стадиона ветер приносил запах озера Эри, запах воды, которую никто в здравом уме не осмелится пить.

И я знал, что сейчас подо мной задаются неверные вопросы. «На что вы смотрите? Зачем вы на это смотрите? Почему вы забросили свои прежние роли искусителей и мучителей и почему так бравируете этим?»

Сверху ответ казался таким простым. Что еще им оставалось делать?

Все, чем когда-то занимались они, мы сами делали лучше, с большей эффективностью, размахом, масштабностью. Демоны не отказались от своих обязанностей. Они просто стали не нужны.

И кто я такой, чтобы их винить? Самые громкие аплодисменты и крики поддержки, самое горячее одобрение в своей жизни я заработал, вырубив одного парня ударом колена в лоб.

Но я знал: как бы я ни относился к этому сегодня, измениться у меня вряд ли получится.

Казалось бы, я должен был что-то услышать. Но я не услышал. Была только злобная, давящая тишина, сделавшаяся слишком очевидной, когда я спускался вниз.

Поваленный микрофон, опрокинутый штатив, упавший ноутбук — и посреди всего этого лежал Маркус. Ни царапины на теле — лишь удивленные, вытаращенные глаза и приоткрытый в последнем выдохе рот. Стоявший перед ним стул был пуст. Остались только закованные в наручники предплечья, болтавшиеся на железном ограждении, и пара стоявших на полу ботинок, в которых виднелись ступни.

От кресла уходили пять овальных пятен чего-то, похожего на загустевшую кровь, — каждое шириной с человеческую лодыжку. Четыре шага. Оно сумело сделать четыре шага. Но куда оно делось потом? Разлагающиеся тела не исчезают бесследно.

Но к этому моменту я уже знал, что нужно смотреть вверх.

Демон был размазан по стене в восьмидесяти футах от меня, под самой крышей, похожий на врезавшуюся в лобовое стекло саранчу; он кончил точно так же, как его собрат, только на этот раз пятно было больше. Больше костей, больше крови, больше ткани, больше грязи. Больше всего.

В том числе и Фиби. Я узнал ее по коротким волосам, свесившимся на то, что, видимо, было плечом твари.

А вот Лорелеи нигде не было видно.

Что делать, когда теряешь кого-то на пустом стадионе? Кружить по нему, и кружить, и кружить.

Сначала я подумал, что она искала укрытие и нашла его в пустой подсобке под трибунами. Подсобка была отгорожена тяжелой проволочной сеткой, и, когда я подергал стальную дверь, та оказалась закрыта. Подумать только — сначала я почувствовал облегчение. Правда почувствовал.