Безвидный свет. Введение в изучение восточносирийской христианской мистической традиции - Робер Бёлэ

мира (Rēš mellē)56. Он рассуждает также о мистическом богословии, например, в Книге купца, от которой сохранились две сотницы57. Но делает это абстрактно, близко следуя за Евагрием, и скорее как ученый, нежели чем человек «духовный», который делится своим опытом. Однако с вероучительной точки зрения его сотницы из Книги купца заслуживали бы детального изучения, которое еще предстоит провести.

7.2. Восьмое столетие

В VII веке начинается синтез теоретических основ духовного опыта, накопленного восточносирийскими монахами, охватывающий элементы, почерпнутые в основном из псевдо-Макария, Иоанна Отшельника и во все большей и большей степени из Евагрия. В VIII веке этот синтез приобретет свой окончательный облик58 в мистическом богословии Церкви Востока. Этот период отмечен нескольким авторами, чье значение неодинаково, в частности, ввиду того, что от некоторых из них до нас дошло мало сочинений: Авраам бар Дашандад, Иоанн Дальятский, Иосиф Хаззайя, Несторий Нухадрский, Бех-Ишо Камульский59.

7.2.1. Авраам Бар Дашандад

Авраам бар Дашандад60 – самый ранний из этих авторов, поскольку в школе Башош он был учителем будущих патриархов Тимофея I (рукоположен в 780 г.) и Ишо бар Нуна (который сменил Тимофея I в 823 г.). Следовательно, его литературная деятельность относится к первой половине VIII века.

По-видимому, от него дошло лишь одно послание, адресованное его брату после того, как тот оставил монашескую общежительную жизнь ради отшельничества. Это послание было опубликовано А. Минганой вместе с несколькими следующими за ним духовными советами61. Ни Послание, ни Советы не представляют особого интереса с точки зрения мистического богословия. Однако мы все же процитируем из Послания несколько красивых высказываний: «Если ты любишь Христа от всего сердца, ты должен стать как бы огнем, к которому ничто не приближается, не воспламенившись от него»62; и еще: «Пусть твое бдение будет умеренным, твой пост сдержанным, но горячность твоей любви пусть не знает границ»63; и, наконец, о непрестанной памяти Божией: «Память о твоем Господе в твоем помышлении (tar‘īṯā) да будет постоянней, чем дыхание [в твоем теле]»64.

Наконец, отметим вместе с А. Минганой65 отрывок, дословно заимствованный, хотя в несколько сокращенном виде, из Симеона д-Тайбуте: «Горе тому, кто не плачет здесь о своей жизни и не очищает своих пороков, ибо там он будет очищать их против своего желания в огненных волнах»66.

7.2.2. Иоанн Дальятский

Сейчас мы лишь кратко остановимся на Иоанне Дальятском. Мы часто его цитировали, и читатель мог получить представление о том, какой большой интерес он представляет – как своим мистическим учением, так и глубоким духовным опытом, которым отмечены практически все его произведения. Большую часть своей жизни он провел отшельником в Дальятских горах (находятся на юго-востоке современной Турции) в течение первой половины VIII века, и плодами его уединенной жизни стали для нас «беседы» (точнее, короткие трактаты), корпус посланий, полторы сотницы, а также пять глав из другой сотницы67. По-видимому, его сочинения были осуждены лишь после его смерти, одновременно с сочинениями Иосифа Хаззайи и некоего Иоанна Апамейского, на соборе, собранном в 786/787 году патриархом Тимофеем I68.

На протяжении нашего исследования можно было заметить важные особенности его духовного учения по сравнению с учением его предшественников и современников. Особенно следует отметить то, как он настаивает на важных положениях мистического богословия – оставляя в стороне те или иные моменты, которые не без основания казались ему второстепенными или искусственными69, – а также его свободу по отношению к интеллектуализму Евагрия, – свободу, которая позволила ему в своем учении сохранить в нетронутом виде и объединить в синтезе глубокие и оригинальные представления, почерпнутые из доктрин Григория Нисского и псевдо-Дионисия. Можно также констатировать силу и красоту выражения (в духе псевдо-Макария) его духовного опыта.

7.2.3. Иосиф Хаззайя

Обратимся ненадолго к Иосифу Хаззайе, о котором мы также уже много говорили. Он является теоретиком восточносирийской мистики par excellence, которого, как мы еще увидим, повторяют многие из его современников и к чьему учению последующие поколения восточносирийских монахов, по-видимому, ничего не прибавили70.

Относительно жизни Иосифа Хаззайи, его сочинений и учения я позволю себе сослаться на свою статью «Joseph Hazzaya» в Dictionnaire de Spiritualité71. Иосиф родился где-то между 710 и 713 годами в зороастрийской общине, но стал монахом спустя некоторое время после своего обращения в христианство, когда он был «еще юным», как сообщает Ишоднах Басрский72. Он дважды попеременно был то отшельником, то игуменом монастыря, и его литературная активность была весьма значительной73. Возможно, что он был еще жив в момент его осуждения собором Тимофея I (в 786/787 г.), после чего вынужден был покинуть монастырь, где он был настоятелем74.

Выше я изложил кратко его учение75, которое он представил в очень интеллектуально структурированном виде, синтезировав так ясно, насколько это было возможно, элементы, почерпнутые в основном у Евагрия и Иоанна Отшельника. От Евагрия он заимствовал все созерцания, понятия о безвидном свете, о чистом уме, о духовной молитве и о состоянии выше молитвы, трехчастное антропологическое разделение, включая терминологию самого Евагрия, элементы космологии, символ трех жертвенников, мистический аллегоризм этапов Исхода и завоевания Земли обетованной и т. п. От Иоанна Отшельника он в особенности воспринял разделение духовной жизни на три степени, а также различие между Чистотой и Ясностью, значительно – более, чем кто-либо другой, – модифицировав их основной смысл, чтобы согласовать его с иерархией евагриевских созерцаний.

Этот созерцательный синтез соединяется, в плоскости духовной практики и символического выражения мистического опыта, с подходом псевдо-Макария, чье влияние узнаётся в том значении, которое Иосиф придает сердцу в искании Бога внутри себя, вниманию к непрестанной молитве, в его рассуждениях о духовном смирении и о совершенном сердечном милосердии, в использовании им символов огня и света (соединенного у Иосифа с евагриевским понятием безвидного света), во внимании к действию Духа в душе, в утверждении, что опыт этого действия является неотъемлемой частью христианского совершенства76.

Тем не менее Иосиф Хаззайя – не только теоретик. Иногда в его текстах встречаются отсылки к собственному опыту в подтверждение того, о чем он пишет. Это часто вдохновляет его на замечательные выражения. Об этом свидетельствуют следующие несколько примеров, взятые из его Сотниц:

«Как источник, бьющий и орошающий жаждущую землю и опьяняющий ее, так и ум, приявший Утешителя, орошает бьющими [из него водами] души тех, которые жаждут ведения Бога. И чем больше он напояет [их], тем больше изобилует его ведение»77.

«Свет, который бывает видим умом во время молитвы и подобен цвету неба, есть приветствие нашего Господа, Который дунул на учеников Своих, сказав им: “Примите Духа Святого”»78.

«Одна есть дверь неба и [дверь] сердца. Итак, если откроем наше сердце через хранение заповедей, отверзется нам и оная небесная [дверь], ибо Тот, Кто пребывает в сердце есть Тот же, Который живет