Шерсть дыбом: Медведи-взломщики, макаки-мародеры и другие преступники дикой природы - Мэри Роуч

передает мне бутылку приманки для Goodnature: это шоколадно-кокосовая масса, запах у которой – в отличие от вкуса – очень аппетитный. Зато на вкус как лосьон для загара, говорю я Аарону.

«Вы что, попробовали? – На его лице сменяют друг друга ужас, любопытство и сочувствие. – Хотите жвачку?»

Как и многие, я отношусь к генной инженерии и ее перспективам с сомнением. Как и многие, я совершенно ничего о ней не знаю. Мой план на вторую половину дня – стать человеком, который знает чуть больше, чем ничего. У меня назначена встреча с сотрудниками центра, специалистами по генетике диких животных, и состоится она в переговорной Long Speak[76] – удивительно подходящее название для правительственного конференц-зала (разве что называется он на самом деле иначе – я пойму это чуть позже, увидев на двери табличку: «Переговорная Longs Peak»[77]).

Сейчас я в главном вестибюле – жду, когда за мной придут. Вокруг – ну как без них – чучела. Семейство попугайчиков-монахов позирует вокруг гнезда, свитого на верхушке ЛЭП. Диорама занимает большую часть поверхности столика, рядом с которым стоит мое кресло, и стаканчик с кофе мне приходится пристраивать прямо под птицами, что заставляет меня испытывать смутную неловкость.

Приходит мой сопровождающий, и мы идем к лестнице. Коридоры увешаны докладами об исследованиях и увеличенными цветными фотографиями «нежелательных» видов: бакланов, сусликов, бобров. Агентства по управлению ресурсами дикой природы и веб-сайты кампаний, занимающихся борьбой с вредителями, тоже так делают, и меня это всегда поражает – это как если бы ФБР украшало свои коридоры фотографиями симпатичных преступников.

Поднявшись в переговорную, я сажусь рядом с Тони Пьяджо, исследовательницей, которая работает в сфере природоохранной генетики. Ее собственная генетика удалась на славу. У Тони изящные скулы, ослепительный ум, блестящие черные кудри и бездонные запасы терпения. Тони представляет мне своего молодого коллегу Кевина О, тоже генетика.

Прежде чем мы примемся за можно и нельзя генного драйва, давайте попробуем замахнуться на как. Генный драйв – это сумма двух уникальных технологий. С первой публика, пусть и поверхностно, знакома: это генная модификация, то есть ГМ в ГМО. Она осуществляется с помощью технологии под названием CRISPR-Cas (или, если коротко, CRISPER). Выбирается целевой ген – например, ген, кодирующий черту, которая позволяет комару переносить малярию, – и затем то, что Кевин называет «молекулярными ножницами», то есть CRISPR, вырезает и/или заменяет целевой ген. В нашем примере ген редактируют на ранней стадии развития эмбриона, когда он состоит всего из пары дюжин клеток – так, чтобы модифицированный геном копировался и передавался дальше при каждом делении.

CRISPR-Саs – естественная часть ДНК бактерий, деталь механизма, который защищает их от вирусов-бактериофагов. Особый энзим – элемент иммунной системы бактерии – режет ДНК вируса, а в процессе сохраняет память о нем – запоминает его молекулярный «штрихкод», как говорит Кевин. И если вирус возвращается, CRISPR-Cas распознает специфическую последовательность нуклеотидов вируса и разрежет ее. Генетики приспособили CRISPR – систему «сканируй-и-режь» – для точного наведения на цель и редактирования ДНК.

– Но как этот энзим попадает внутрь? – скулю я.

– Они в буквальном смысле впрыскивают его в мышиный эмбрион, – говорит Кевин.

– С помощью типа крошечных игрушечных шприцев? – Хотелось бы на это посмотреть.

Тони вмешивается, чтобы сдвинуть беседу с мертвой точки: «Есть разные методы. Мы вроде как вымачиваем эмбрион в чашке Петри».

Энзим проникает внутрь. Он сканирует ДНК, находит совпадение, включается и делает свою работу.

Так что давайте просто примем как факт, что вам при помощи молекулярных ножниц, сканера штрихкодов и прочего микроскопического инструментария удалось изменить геном группы мышей. И что теперь эти мыши не способны производить на свет детенышей женского пола. Если на кишащий инвазивными мышами остров запустить достаточное количество генно-модифицированных чужаков, популяция начнет сокращаться.

Вопрос в следующем: «достаточное количество» – это сколько? Здесь в дело вступает генный драйв. В норме при наследовании, согласно законам Менделя, наша новая черта проявится у 50 % потомства, потому что от отца наследуется только половина генома. Задача генного драйва – сделать так, чтобы нужный ген наследовался в 100 % случаев. И тогда все мыши, рожденные от мыши с генным драйвом, будут нести в себе эту черту. Успешный генный драйв сократит время, необходимое для распространения черты в популяции.

Правда, есть одна загвоздка. Чтобы наводнить островную популяцию ГМ-мышами так, чтобы животные с генным драйвом захватили остров, ученым придется выпустить в природу множество особей того самого вида, от которого они пытаются избавиться. Чтобы нарушить баланс и склонить чашу весов в свою пользу, ученым – с учетом размера инвазивной популяции острова – может понадобиться довольно много рожденных в лаборатории генно-модифицированных грызунов. Следовательно, прежде чем генный драйв решит проблему, он на какое-то время ее усугубит. Поэтому на первом этапе для борьбы с грызунами, скорее всего, придется разбрасывать отраву с воздуха, прибегая к той самой практике, от которой мы стремимся отойти. И только после этого на остров можно будет выпускать животных с генным драйвом – в качестве своего рода окончательной зачистки и программы техобслуживания, – тогда все уцелевшие, а также новоприбывшие грызуны в конце концов вымрут и не расплодятся снова, вынуждая обрушивать на остров очередной ядовитый град.

Так что пока генный драйв – слабое звено плана. Механизм генного драйва не всегда корректно копируется. И судя по всему, окно в развитии эмбриона – момент, когда манипуляция может увенчаться успехом, – довольно узкое. Если вмешаться слишком рано – эмбрион погибнет; слишком поздно – он не модифицируется. Сексуальные практики диких мышей тоже могут стать проблемой. Недавно было показано, что полиандрия – когда в одном помете встречается потомство разных отцов – распространена среди диких мышей гораздо шире, чем считалось раньше. Следовательно, для того, чтобы генный драйв разошелся по популяции, может потребоваться больше времени и больше генно-модифицированных самцов.

На самом простом уровне существует вероятность, что инвазивные обитатели острова не станут спариваться с генно-модифицированными новичками. В природе мыши разных островов и разных регионов мира уже начали эволюционировать отдельно друг от друга. Не факт, что они когда-нибудь превратятся в отдельные подвиды, но они уже достаточно разные, чтобы не спариваться друг с другом. «Вы создаете этих мышей в лаборатории, а затем вам нужно удостовериться, что дикие мыши острова считают их сексуальными», – говорит Кэтрин Хорак, токсиколог, которая сидит через несколько кресел справа от меня. Лабораторная Mus musculus (домовая мышь) на удивление отличается от дикой Mus musculus. «Лабораторные мыши спокойно сидят у вас на ладони и не сопротивляются. Первый раз, когда я работала с дикой мышью, – вспоминает Хорак, – я была в шоке: это что такое? Мышь взвилась в воздух и попыталась обглодать мне лицо». (Вот зачем им модуль с высоким уровнем защиты.) Одно из первых исследований, которое будет проводиться в