От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе - Терренс Рил

и пористые, не слишком закрытые и непроницаемые. То, как мы принимаем или не подпускаем к себе чужие суждения, — большой вопрос для психологических исследований. Но хотя многие состояния, свой­ственные отсутствию границ, вроде сцепленности и любовной зависимости, патологичны, среди них есть не просто нормальные, но и прямо-таки необходимые и прекрасные. И мы способны их достичь. Так, границы между «Я» и другими размываются, например, в эротике, в том неповторимом сотрудничестве мастерства и вдохновения, которое мы называем искусством, во время великих озарений, которые дарит нам наука, а больше всего — в мистическом опыте. Мудрый Взрослый и духовность

Каково это — не просто понимать, что мы часть живого целого, а по-настоящему это чувствовать? Когда мы переходим от Адаптивного Ребенка в ипостась Мудрого Взрослого, мы освобождаемся от индивидуализма, гордыни и бредовых идей власти и контроля. Одни из нас отказываются от контроля и стремятся к принятию всех естественных для человеческой природы процессов, в том числе конечности нашего бытия — смертности. Другие настраивают слух на иную мелодию. Легендарный психоаналитик Карл Юнг заметил, что исцеление от зависимости должно быть духовным [2], поскольку, в сущности, та дыра, которую мы пытаемся заполнить дурманом, — это дыра экзистенциальная. Согласен. Другие психологи говорят о базовом доверии [3], той способности, которая должна развиваться у человека в возрасте от года до трех, той оптимистичной по сути уверенности, что Вселенная достаточно благоволит нам и в конце концов все уладится.

Но где взять базовое доверие в три, четыре, восемь лет, когда ухаживающий за вами взрослый периодически взрывается и ведет себя так, будто ненавидит вас? Психотерапевты сплошь и рядом просят клиентов это «отпустить». Но куда это отпустить? Нельзя прыгать в бассейн, если там нет воды. Тем из нас, кто в прошлом пережил травму, — а по моим оценкам, нас таких миллионы, — не так-то легко обрести доверие.

Я очень давно занимаюсь медитацией, и, когда мой стаж в этой области перевалил за двадцать лет, я ощущал, что словно раздуваюсь, что мои личные границы и границы окружающих тают, и я, как говорится, един со всей Вселенной. Это было восхитительное чувство свободы. Но ощущать себя любимым я начал лишь после тридцати лет регулярной медитации. А базовое доверие обрел, только когда мне перевалило за шестьдесят. Духовная практика привела меня к тому, что я ощущаю слияние с природой — живой, разумной, благожелательной и любящей. Некоторые из нас, художники, мистики, гениальные любовники, умеют отрешиться от своего индивидуалистического «Я» и отдаться единению с природой, и тогда оказывается, что природа нам отвечает. А когда мы смотрим на природу отстраненно — со стороны и сверху вниз, мы лишаем себя опыта капитуляции перед мистическим, перед голосом божественного начала. * * *

Пожалуй, следующий шаг в нашей эволюции следует сделать не вперед, а назад, к древним традициям. Пожалуй, предельное воплощение наших Мудрых Взрослых — это не мудрость каждого из нас как индивида, а коллективная мудрость человечества, накопленная за сотни лет.

Ее называли по-разному — Ци, Дао, природа Будды, — а если вы не проспали десятилетия популярности фильмов про Звездные Вой­ны, вы знаете ее как Силу. Некоторые дзен-буддисты называют ее Высшим Разумом, единым целым, состоянием единства со всем. Низший Разум, наше обычное сознание, то, которое смотрит на все со стороны и сверху вниз, — благодатная почва для страданий. Как бы мы ни старались ухватиться за что-то, все в нашей жизни непостоянно, все меняется. Пока мы руководствуемся Низшим Разумом, мы идем по пути потерь. Но это не единственный вариант. Можно выбрать смерть — смерть нашего отдельного «Я», движимого эгоизмом, и пробуждение в наше истинное состояние. Вот как пишет Судзуки Роси.

Жизнь в природе Будды [4] — это смерть в качестве мелкого существа, ежеминутная и ежесекундная. Когда мы утрачиваем равновесие, мы умираем, но одновременно развиваемся, растем. Все, что мы видим, меняется, утрачивает равновесие. Все так прекрасно именно потому, что лишено равновесия, но его фон всегда находится в совершенной гармонии. Так все устроено в царстве природы Будды — все теряет равновесие на фоне совершенного равновесия.

Быть едиными, быть духовно пробужденными. Последний шаг за рамки индивида в этом и состоит — даосский учитель «отходит в сторону [5]… и позволяет Дао говорить за себя».

Однако учитель лишь отходит в сторону, но не уходит совсем. Не исчезает. Дао говорит через него. Больше всего мне нравится метафора искусства. Художник овладевает своим искусством. Он постоянно занимается живописью, разрабатывает и оттачивает технику, и вот в один прекрасный день его осеняет вдохновение — и его полотно оживает. Сам мастер не есть воплощенный гений живописи, и, если он посягнет на него, это будет зазнайством. Однако он не просто повитуха, помогающая шедевру родиться. Великий художник законно гордится своим мастерством и благодарен за вдохновение, которое говорит через него. Это сотрудничество.

Я считаю, что наши отношения с природой должны быть такими же, как у художника с искусством. Мы не выше и не ниже, мы партнеры. Румынский историк Мирча Элиаде в своем шедевре «Кузнецы и алхимики» (Mircea Eliade, Forgerons et alchimistes, в переводе на английский язык The Forge and the Crucible), который вышел в 1956 году, исследовал представления древнего человека об одной из самых ранних человеческих технологий — об обработке металла. Элиаде провел кросс-­культурные исследования происхождения того феномена, который затем, в Средние века, стал алхимией, предшественницей современной западной науки. Элиаде избрал именно обработку металла как прототипическую технологию, а поскольку она прототипическая, то связанные с ней мифы и нарративы, как он надеялся, позволят составить представление об отношениях человека с технологией как таковой.

Элиаде сделал поразительное открытие. Многие культуры на Ближнем Востоке, в Индии и Китае, которые он изучал, считали древних кузнецов либо святыми шаманами, либо преступниками. Иногда он обнаруживал обе точки зрения в пределах одной культуры. Во всех культурах бытовало представление, что кузнецы и рудокопы забираются в утробу земли и извлекают оттуда незрелый плод. Вселенная старается самосовершенствоваться, считало большинство культур, которые рассматривал Элиаде. Золото и другие драгоценные металлы и камни были последней стадией развития подземных «эмбрионов» [6]. А когда кузнецы «превращали» руду в золото и драгоценные камни, они брали на себя функцию времени и ускоряли процессы созревания земли. Одни культуры считали кузнецов повитухами, другие — злодеями-­вандалами, а третьи — и тем и другим. Что было определяющим фактором? Где проходила грань между мудростью и преступлением?

Ответ может оказаться неожиданным. Элемент, определяющий, кем считается человек, практикующий ту или иную деятельность, святым или преступником, — это внутреннее состояние самого человека.

Те кузнецы, которые хотели только прибыли и наград, те, кто навязывал природе свою личную волю, изображались как воры и даже в некотором смысле насильники. А те, чья духовность была развита настолько, что они могли работать в согласии и гармонии с миром в целом, считались святыми или магами. Алхимия была не просто наукой, а формой размышления о божественном, в котором внутреннее и внешнее неотделимо друг от друга. Первые ученые, делавшие фундаментальные открытия [7], — Джордано Бруно, Фрэнсис Бэкон, даже Исаак Ньютон — перемежали рассказы о своих научных наблюдениях и экспериментах цитатами из мистических трактатов. Практикующий ученый, сумевший достичь внутренней гармонии, по определению был способен к трансмутации земных веществ. И наоборот, алхимик, способный совершать трансмутации в своей лаборатории, по определению достигал состояния духовного просветления. Считалось, что трансмутация металла [8] и трансмутация сознания имеют одну природу.

В моей традиции, иудаизме, ту же идею соответствия, согласия и сотрудничества мы находим в древнем понятии «тиккун олам» [9], «исправление мира». Наш манифестный мир испорчен, разбит, и искры божественного света, заключенные в его обломках, рассеяны по мирозданию. Только человек может восстановить, исправить сломанный мир, через личную трансформацию.

Что есть технология — благословение или проклятие? Зависит от сердца