Военное духовенство в России в конце XIX – начале XX века - Лекха Вильевна Жукова

поставил яиц, черного хлеба, кое-каких закусок и самоварчик, и мы, в том числе и генерал Белый, в перерывах между пальбой похристосовались, выпили по рюмке водки и перекусили, чай же пили по очереди и в перерывах, так как самоварчик был махонький, стаканов 5–6, а в соборной церкви шла заутреня»[779].

Очень многое, о чем говорили в тылу, в условиях осады оказалось неактуально. Не было у священника «церкви-складня», макет которой обсуждался с 1903 г., не потребовалось ему долго размышлять о вопросах к исповеди, да и сама исповедь в походных условиях мало напоминала то, о чем писал «Вестник военного духовенства».

Некоторым Пасху отметить и вовсе не удалось. Например, в Японии в лагере Мацуяма первые русские военнопленные не имели возможности ни причаститься, ни разговеться. Глава Русской православной миссии в Японии отец Николай через французского католического миссионера «послал <…> им 50 иен на красные яйца в Пасху, несколько икон, 65 брошюр житий святых, 2 Новых Завета, 2 молитвенника, Часослов, пасхальную службу и письмо, в котором утешал их, что они пострадали за Отечество, советовал отправлять общую молитву с пением и чтением по Часослову»[780], но больше ничего сделать не смог.

И все же эта Пасха 1904 г. не просто запомнилась. Для некоторых она становится особенным праздником – о ней во всех подробностях вспоминают через несколько лет, сравнивают с Пасхой 1905 г.

Пасха 1905 г. (17 апреля) была совершенно другой – в стране началась революция, война уже почти проиграна, надежд на благополучный исход остается все меньше. Вот как описывает Пасху 1905 г. А. В. Квитка: «16 апреля. В одиннадцать часов вечера на одной станции после Златоуста священник, вызванный телеграммою, освятил стол, приготовленный для разговления по случаю Святой Пасхи. Мы похристосовались и разговелись <…> 17 апреля <…> два молодых солдата, совершенно пьяных <…> рядом с нами стоял поезд с воинским эшелоном от Гренадерской дивизии, шедшей на пополнение действующей армии. Все были пьяны и безобразничали»[781]. Тем не менее находившиеся на позициях имели некоторую возможность соблюдать обряды. Ф. И. Шикуц, например, отмечает, что полковой священник на Страстной неделе служил в нескольких местах, где и принимал исповедь. Желающие, кто не успел исповедаться, добирались верхом, «так как туда было 7 верст»[782].

Подробно описал Пасху 1905 г. о. Митрофан Сребрянский. Полк его – 51-й драгунский Черниговский – стоял в Юшитае, и в фанзе была устроена церковь, из нижних чинов сложился хороший хор. Торжественно отслужив в Вербные субботу и воскресенье, о. Митрофан объявил, какой будет порядок служб на Страстной неделе, однако его планам не суждено было сбыться – в четверг полк получил приказ о выступлении в поход. Церковь, украшенную к Пасхе, пришлось разбирать. На новом месте фанзу для служения прибирать пришлось очень спешно, и украсить ее не успевали, но все же место для служения организовать удалось.

Большое беспокойство вызывало предстоящее разговение. Для него требовались просфоры, а для их изготовления – хорошая мука и печи. Отец Митрофан нашел выход: печь просфоры в котлах, и накануне Пасхи напекли их около трехсот, «так что говение и прошло <…> по-российски, то есть на запивке каждый причастник получал просфору, а всего приобщилось больше четырех тысяч человек»[783]. Еще один атрибут пасхального стола – крашеные яйца. Достать их накануне Пасхи становилось сложно – они подорожали. Еще труднее было решить, чем их красить: краски не было. Солдаты придумали красить яйца китайской бумагой, которую кипятили в котле[784]. Что касается самой пасхи, то для большинства в походных условиях о ней и думать не приходилось. Вместо нее на стол ставили хлеб со свечой. Купить и пасху, и кулич можно было в Харбине, однако такая возможность была не у всех, а разнообразить праздничный стол хотелось хотя бы как-нибудь. Для этих целей использовались и «прибереженные» припасы, купленные еще в Мукдене, и посылки из дома, и мародерство. Однако, поскольку некоторые полки получили приказ о передислокации, все их приготовления пошли прахом.

Например, Ф. И. Шикуц, вместе с другими однополчанами в субботу попавший на новую позицию, очень расстраивается, что приходится делать приготовления в спешке. В результате столик все же соорудили, «покрыв его предварительно циновкой и палаткой», поставили угощение, «а самое главное – бутылочку “монопольки” с белой головкой и 3 штуки яиц, которые были даны в охотничью команду китайцами. Спасибо, что они дали нам яиц, а то к Пасхе яйца продавались по 8 руб. сотня, так что в полку солдатам досталось по одному яйцу на каждые три человека, а у нас на каждого охотника по два яйца. Жаль только, что не было белого хлеба взамен кулича. <…> По окончании богослужения командир полка пригласил к себе всех офицеров и прапорщиков разговеться <…> все собрались, похристосовались, выпили, закусили, а в это время полковая музыка играла туши, марши, попурри и др. веселые пьесы, чтобы, насколько возможно, развеселить собравшееся общество»[785].

Отмечали Пасху и военнопленные в Японии. Вышла она не столь счастливой, однако пленные имели возможность исповедаться и причаститься, богослужение и исповедь вели японские священники. «Большая часть офицеров пожелала Страстную неделю есть постное. Из Токио епископ Николай прислал японского священника о. Петра, который немного говорит по-русски и уже 11 лет священствует, но “службу знает плохо, зато служит с благоговением”. Исповедь в субботу была общая для всех. Причащались за пасхальной обедней. Служба продолжалась 4 часа. Больших усилий стоило добиться, чтобы японцы “позволили нарушить правила” – разрешили ночную службу и не тушили электричества до 8 часов утра. <…> Было устроено разговение, и, конечно, братия напилась»[786].

Другие важные праздники, в организации которых духовенство должно было принимать деятельное участие, – Рождество и Новый год. Рождественский ритуал довольно сложен, однако специфических приготовлений требовал значительно меньше, чем Пасха. Иногда приготовлений вовсе не делалось. «…новый, 1905 год <…> пришлось встречать в беднейшей и грязнейшей фанзе, среди грязи и полумрака и даже опасности. Денщики вскипятили чай и бульон из консервов; неизменная колбаса, сало, сухари – это новогодний ужин. В 12 часов встали все, перекрестились, поблагодарили Бога, что помог пережить страшный 1904 год, попросили благословения на наступающий, поздравили друг друга и в час ночи улеглись. <…> В 7 часов утра еще раз перекрестились и еще раз поздравили друг друга с “русским” Новым годом: в России в это время ровно 12 часов ночи. Начинаем вытягиваться в путь»[787], – отмечает М. Серебрянский. По его