Военное духовенство в России в конце XIX – начале XX века - Лекха Вильевна Жукова

иконы, принесенные нами с 3-го форта; устроен алтарь, то есть престол, и жертвенник, и запрестольный крест – работы все того же полк. Шебуранова; запрестольный семисвечник и подсвечники в церкви – работы оружейного мастера Николаева. Царские врата изображала голубая завеса из материи с вышитым на ней серебряным крестом. Работа длилась целый день, и к вечеру храм был готов для празднования самого торжественного, “праздника праздников” – Св. Пасхи»[811]. Немецкая администрация даже разрешила ночное богослужение. Недостатка в священниках не было – в Нейсе находились четыре пленных полковых священника. Крестный ход пришлось совершать не снаружи, а внутри храма, потому что администрация лагеря не разрешила идти снаружи. В остальном служба удалась и была очень утешительна для пленных.

Пасха 1916 г. прошла совсем с другим настроением. Государь встречает ее в Ставке: «10-го апреля. Светлое Христово Воскресение.

Обедня окончилась без 10 мин. два. Все собрались у меня, похристосовался с ними, и затем разговелись. Ночь была ясная и прохладная. Встал в 9 1/2 ч., через час началось христосование со штабом, управлениями, духовенством, городовыми и местными высшими чинами граждан. <…> 11-го апреля. Понедельник. Чудный день. После обедни пошел к докладу. В 2 часа поехал к Быховским казармам, где около полковой церкви в березовой роще я христосовался с казаками и нижними чинами всех частей, стоящих в Могилеве, – всего 860 чел.»[812]

От государыни солдаты получают подарки – специально для солдат действующей армии была отпечатана «Памятная книга-календарь от ея величества государыни императрицы Александры Федоровны на 1916 год» (другое название – «Пасхальный привет»). На форзаце имелось факсимиле царских детей: царевича Алексея, княжон Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии. В сборник вошли молитвенная памятка, церковный календарь на 1916 год, приказы Николая II армии и флоту (23 августа 1915 г. и 31 декабря 1915 г.), разъяснение, как русским героям – солдатам и их семьям – получить пенсию или пособие, образцы прошений. Вообще Пасха 1916 г. тесно связывается с образами и именами высочайшей семьи.

На фронте настроение было не слишком праздничное.

«Занялся день.

– Братцы, да ведь сегодня – Пасха. Христос Воскресе! – раздался чей-то хриплый голос.

– Воистину воскресе! – вяло раздалось в ответ.

Удивительное дело: с каким нетерпением ожидался светлый праздник, как внимательно считали недели, дни, и вдруг… равнодушие. Вот они – лишения-то! Чего с людьми не сделают»[813]. Так передает свое настроение один из участников войны. Несмотря на затишье, там, где стоял его полк, ни о каких приготовлениях к празднику и речи не было. Через несколько минут был отдан приказ о наступлении.

На передовой, в опасности и напряженном ожидании смерти, общая исповедь вдруг приобретает совершенно особый смысл. «Мы прошли подобную процедуру, когда лежали в траншеях на берегу Двины. У нас опять не было времени на индивидуальные беседы с батюшкой; мы исповедались эскадронами. На этот раз полковой священник не задавал нам вопросов. Он просил нас представить, что мы стоим перед Богом, молча вспоминаем свои грехи и просим за них прощения. Над нами кружил немецкий самолет, а в это время гусары, склонив головы, стояли в полной тишине. Это была единственная в моей жизни исповедь, которая по-настоящему затронула мое сердце»[814].

Вообще надо отметить, что на этот раз священники в основном делали упор не на исповедь, а на проповедь, причем речь идет не о Священном Писании. Проповедь приобретает все большую актуальность, священники говорят о войне, о союзниках, противниках, о мире, который должен отвечать устремлениям России.

На Пасху 1916 г. уже долго находившиеся в лагере военнопленные лично для себя воспринимают ее как специфическую связь с домом. К Пасхе они вновь отделывают и украшают церковь. Используют все имеющиеся подручные предметы. Например, подъесаул Семенов изготовил гирлянды с разноцветными лампочками из битых пузырьков[815]. Фотографию церкви, украшенной к Пасхе, даже поместили в «Искре».

Интересно, что из дома у родных и знакомых просят прислать предметы, необходимые для организации праздничного богослужения, – ладан, кропило, белой муки для просфор[816]. Многочисленные благотворительные организации и частные лица присылали письма и подарки к Пасхе, в том числе иконы, образки, свечи, Евангелия и т. п. Часто присылали цветы – засушенные букетики прикладывали к письмам и пришивали к открыткам.

Администрация лагеря не препятствовала организации богослужения – даже с незначительными нарушениями режима. «Когда зажгли все люстры, свечи и лампадки, когда осветилась, вся в цветах и зелени, оригинальная церковь-чердак, переполненная молящимися русскими, французами, англичанами, бельгийцами и немецкой администрацией, когда запели “Воскресение Твое, Христе Спасе” и двинулся крестный ход, – мы на мгновение забыли, что мы не на Родине, а в плену! ..»[817]

В некоторых лагерях священников не было, но и там отмечали Пасху. В. Корсак (В. В. Завадский), например, вспомнил, что на Страстной неделе в лагерь приехал священник из Касселя[818]: «На заутреню, которую комендант разрешил служить в полночь, явился весь лагерь. Пришли самые равнодушные и неверующие: церковь объединила всех, без различия».

Кроме места проведения богослужений церковь для военнопленных была своеобразной «территорией свободы» – «тем уголком, где мы обыкновенно, не видя наших “охранителей”, не чувствовали себя в плену»[819], поэтому многие ходили в церковь часто и молились охотно.

Конечно, Пасха завершалась разговением. В лагерях продукты достать было невозможно, администрация запрещала покупать и выменивать их у местного населения. Но важен был не обильный стол, а именно это общение с его сугубо мирными и совсем домашними беседами[820].

Вообще в лагерях военнопленных Пасха 1916 г. оказалась очень «веселой» – «потому что это была Пасха надежд»[821]. Надежды на благополучные вести с фронта еще сохранялись, но главное – близость мира и освобождения казалась очевидной.

Если Пасха – «праздников праздник и торжество из торжеств», то другие церковные праздники воспринимались значительно более интимно. Так, Рождество 1914 г. – едва ли не самый запомнившийся праздник Первой мировой войны[822]. В канун этого Рождества вечером 24 декабря 1914 г. на Западном фронте было объявлено перемирие. На Восточном фронте бои продолжались.

Тыл ожидал каких-то умиротворительных праздников на фронте на Рождество, некоторые журналы помещали умилительные рождественские сюжеты, изображающие молитву солдат. «Летопись войны» даже поместила статью о новогодних и рождественских торжествах, в которой выражалась надежда, что «1915 год должен принести нам мир – победоносный, прочный, славный…»[823]

Однако действительность на фронте была другой. Многим пришлось встречать Рождество «на позиции, в окопах. Не молитвою, а боем…»[824]

Священник Захария (Кромский) приспособил для богослужения «халупу» – ту