Военное духовенство в России в конце XIX – начале XX века - Лекха Вильевна Жукова

правой стороны моста. Все части гарнизона стояли шпалерами, батарея произвела салют в 101 выстрел, и аэропланы летали над головами»[841].

Что касается других православных праздников, то отмечались они как придется.

В зависимости от радения полкового священника совершались богослужения, но зачастую их составной частью становился обряд погребения. Частые передислокации полков и некоторая скудость продовольствия не позволяли даже осознать праздник: «Так как был канун первого августа (первый Спас), то заупокойная служба была соединена с праздничной. В положенное время было совершено и изнесение св. креста. Празднично-заупокойное богослужение хотя и совершалось в лесу, но аэропланы неприятеля, летавшие над этим лесом, не раз нарушали вечернюю тишину»[842].

Некоторое представление о праздновании православных праздников на войне можно составить на основании дневника унтер-офицера Штукатурова[843]. Он тщательно фиксирует всенощные служения[844] и свое настроение, ожидание праздников: «Сегодня канун Преображения Господня, и мысли у меня религиозные, хорошие»[845]. Наиболее ярко был отпразднован праздник Всех Скорбящих Радости. После учений «в 4 часа приказали приодеться при одной сумке и повели к Благовещенскому монастырю, отстоявшему от деревни версты на 1½, где прошли раз церемониальным маршем, а затем пошли в храм, в котором отстояли всенощную»[846]. Однако, как явствует из его дневника, более или менее каноническое празднование происходило только в стационарных соборах и монастырях. В лагере праздники не отмечались вовсе, даже учения не отменялись. Зато, к досаде солдат, офицеры старались заполнить их краткий досуг, заставляя петь песни[847]. Священник был в лагере один раз, «сказал слово»[848], но, видимо, без особенного успеха.

Таким образом, праздник на войне имел огромное значение. Дневники солдат и унтер-офицеров показывают, что для них праздник имел множество составляющих. Во-первых, он приносит очень отчетливое ощущение значимости религиозной традиции. Соблюдение ее является напоминанием о божественном покровительстве и защите. При этом тщательное воспроизведение ритуалов, знакомых с детства, воспринимается как своеобразная гарантия этой защиты. Большое значение для ощущения защищенности имела личная исповедь. Замена личной исповеди на общую, конечно, была вызвана военной необходимостью, но заметно снижала ее психологическую значимость.

Солдатам в большей степени свойственно религиозное чувство, вместе с тем они не слишком разбираются в тонкостях теологии, поэтому храм и икона являются для них визуализацией Бога. Активное участие в устройстве праздника для солдат становится способом выражения религиозного чувства, но кроме этого, сооружая церкви, украшая их, они ощущают себя не статистами, а главными действующими лицами праздника. В этом смысле деятельное участие становится способом возвращения себе человеческого достоинства и самоуважения, в то время как в праздниках, устраиваемых офицерами, солдатам чаще всего отводилась роль либо прислуги, либо «песенников».

Логическим завершением праздника для солдат становятся застолье и попойка. Эта составляющая очень важна, поскольку совместная трапеза имеет функцию коммуникативную, обеспечивая связь человека не только с сотрапезниками, но и с реальностью. «Сакральная», праздничная пища символична сама по себе. Она переводит едоков в иную реальность, становится неким напоминанием о доме. Именно поэтому в праздник так часто потреблялись конфеты и всевозможные сладости.

Что касается офицеров, то они приносили на фронт все свои проблемы – рефлексию, скепсис, разочарование. Русско-японская война, как ни парадоксально, воспринималась ими с большим позитивом – война надежд на быструю карьеру, на перемену в судьбе, она вместе с тем не затрагивала нравственного чувства. Первая мировая вначале мыслилась как непродолжительная война в защиту «братьев-славян», однако ход военных действий, особенно в 1915 г., способствовал усилению рефлексии и разочарования. В этих условиях праздник, его ожидание воспринимаются особенно остро. Обращает на себя внимание стремление офицерства занять пассивную позицию в таких вопросах, как украшение церкви. Иногда место богослужения вызывает у них возвышенные чувства, однако в целом они остаются равнодушными в этом вопросе. Активно участвуя в подготовке места для «офицерского собрания», под церковь выделяют сараи и полуразрушенные помещения. В случае внезапной передислокации без сожаления оставляют и саму церковь, и церковное имущество.

Главной составляющей праздника для офицерства становится застолье – к нему готовятся очень тщательно. Обращает на себя внимание осуществляемый выбор пищи. Несмотря на скудость снабжения, предпочтение отдается «деликатесам» и блюдам иностранным хотя бы по названию. Это очень важное свидетельство мировоззренческих установок офицерства.

Офицеры также склонны вносить в сценарий праздника вне зависимости от его религиозной сущности светские развлечения – танцы, игру на музыкальных инструментах, пение, для солдат устраиваются игры и спортивные состязания, даже в лазаретах организуются спектакли и т. д. Эмоциональный голод и явно выраженная фрустрация, актуализированные войной, требуют своего заполнения, однако православный праздник, организованный в походных условиях, никак не может заполнить образовавшуюся пустоту. Выбираемые развлечения переносят в другую реальность, и в этом отношении карнавал, маскарад, спектакль для офицеров намного ближе, чем любая, даже самая выразительная, проповедь.

Настоящей проблемой становится падение престижа Церкви. В Русско-японскую войну офицеры относились к священникам с известной долей снисходительности. Отношение начальства к вопросам организации богослужения и военный устав вынуждали сохранять хотя бы видимость уважения к церковной традиции. Следующие десять лет во многом изменили общественное сознание.

Соблюдение церковных традиций все больше приобретает значение демонстрации единения народа с властью – государь всячески демонстрирует религиозность. Вместе с тем официоз и формализация лишают церковные традиции их подлинного молитвенного смысла, превращая в «торжественное мероприятие». В этих условиях в первую очередь интеллигентное общество предъявляет священникам все более высокие требования, ожидая от них не службы, а непременно служения и перекладывая на их плечи собственные нравственные проблемы.

Между тем значительная часть священников Первой мировой войны была направлена в полки из епархий. Это были простые, малообразованные батюшки, привыкшие больше общаться с крестьянами своих приходов. Конечно, они не могли вести беседы с образованными скептиками.

Еще одна трудность заключалась в том, что священники были нагружены обязанностями сверх всякой меры. Им приходилось делать перевязки, напутствовать умирающих, собирать после сражений тела убитых, организовывать захоронения, извещать семьи погибших, и все это – почти в одиночку. Надо было объезжать позиции и напутствовать в бой, совершая хотя бы краткую общую молитву. При передислокации надо было перевозить церковное имущество, а на новом месте – начинать с организации места богослужения. В 1916 г. заметнее становится нехватка кадров – с фронта уезжают епархиальные священники, не справившиеся с тяготами военного быта, а в 1917 г. само ведомство протопресвитера начинает кадровые сокращения ввиду нехватки средств.

Еще одна практическая трудность – отсутствие необходимых для организации богослужения предметов. Не хватало муки для просфор, яиц, свечей, ладана и т. д. Опыт Русско-японской войны во многом оказался бесполезен на полях