Ритуал - Адам Нэвилл

— И ты тоже будешь отдан. Может, даже сегодня вечером. Во всяком случае, мы на это надеемся. Мы стали гораздо ближе. Теперь у нас есть контакт. И ты неправ, потому что наш Бог знает, что мы здесь. Чтобы делать то, что уже делалось прежде. Никто кроме нас не сделает это. Мы бескомпромиссны, как никто. И никто больше не придет сюда, чтобы позаботиться о Боге. Это судьба, Люк. И то, что нам нужно дать, тоже пришло. Ты. И ты и мы пришли одновременно. Это знак.

Локи поднял руки, словно охватывая комнату, дом, и лес за окном. — Здесь жили первые поселенцы. Первые люди. Но до них здесь обитали другие существа. И поселенцы платили изначальным жителям дань, чтобы оставаться здесь. Чтобы охотиться, торговать шкурами, жить в лесу. Это было очень давно. Они давали Богу пищу и питье, и процветали. Давали ему животных на закланье, и лес рос и защищал их. Это был путь Древних. Их загнали в эти места, Люк. Загнали в углы. Христиане, иммигранты и социал-демократы. — Локи покачал головой в горьком отчаянии, потом посмотрел вверх. — Здесь его называли разными именами. В моей семье, когда я был ребенком, его называли Черным Рождественским Козлом. Не такое уж хорошее имя, как я думаю. Но в этих лесах есть Бог. Самый настоящий Бог. Можешь быть в этом уверен. Христиане называют его демоном. Но это — Бог. Просто не их Бог. — Он пожал плечами. — Это место священно. Здесь есть воскрешение. Мы пришли сделать из этого музыку. Принести жертву и получить благословение. Нести Его весть. Быть рядом с Богом, как когда-то наши предки. Ты — избранный, мой друг. Вот увидишь.

— Я уже видел.

Локи кивнул головой. — Я завидую тебе, мой друг. И мы тоже увидим, когда он придет принять тебя. Скоро. Теперь у нас есть ты, Люк. У нас есть, что Ему дать. Понимаешь? Так должно быть. Так было раньше. Так хочет Один. И он придет к нам. Она обещала, Люк. Она для этого сохранила тебя. Это единственная причина, почему ты живешь чуть дольше. Поэтому ты будешь нашей данью. Нашей десятиной, Люк. Нашим введением в древние обычаи. Ты — доказательство нашей преданности.

— Это не Бог, Локи. Ты неправ. Христиане, возможно, были ближе к истине. Все, что вы сделали, — напрасно. Тщетно. Бессмысленно. Я видел храм. Он лежит в руинах, дружище. Старые камни? Они заросли травой. За кладбищем никто не ухаживает. Все забыто, Локи. Все кончено. Вымерло. Осталась только старуха. И она долго не протянет, дружище. И вам, дуракам, скоро наскучит торчать здесь. Поэтому все кончено. Нет больше поклонения какому-то старому дикому бешеному зверю, или кто он там. Нет больше жертв. Нет больше убийств. То существо, которое вы называете Богом, не имеет будущего.

Локи выпучил глаза. Теперь они были слишком большими даже для его широкого лица. Губы задрожали от нахлынувших пьяных эмоций. Неверие Люка возмутило его до глубины души.

— А вы окажетесь в тюрьме, дружище, — продолжал Люк. — По крайней мере, вы прославитесь. Ваша погоня за вниманием принесет свои плоды. Хочу только, чтобы у вас в стране действовала смертная казнь. Очень хочу. Потому что вы трое, и та злобная тварь в лесу… вы все должны быть наказаны. Вы этого заслуживаете.

— Ты ошибаешься, Люк из Лондона. Я покажу тебе. Я докажу. И ты поймешь, почему должен здесь умереть.

58

Они снова шли за ним. Все вместе.

За стеной слышались болтовня Фенриса, шарканье по пыльному полу босых ступней Суртр, буханье огромных ботинок Локи и громкий стук крошечных ног старухи, возглавлявшей шествие по темному дому.

Кроме утренней прокламации у дома Люк не слышал от старухи ни слова. Но сейчас она была чем-то расстроена. Несмотря на свою немногословность, она довольно рьяно отстаивала в споре свое мнение, прежде чем повести наверх шумную компанию его хозяев.

Она журила молодежь. Ее странный, певучий голос возносился к темным стропилам. Люк подозревал, а скорее горячо надеялся, что она просит их не делать чего-то. Например, не убивать его в ее, как он уже догадался, доме. Но потом, вспомнив ее маленькое, непроницаемое личико, усомнился, что его жизнь имеет для этой мелкой твари хоть какое-то значение. Видимо, она спорит с Локи о чем-то совершенно другом. И это очень тревожило Люка.

Ее связь с молодежью вызывала любопытство. Она не была им ни родственницей ни другом. Но их союзником она тоже не была. Во время услышанного спора он начал интуитивно понимать, или даже надеяться — хотя надежде доверяться было опасно — что она выступает в роли вынужденного хозяина, или пошедшего на компромисс сообщника. И, похоже, старуха была решительно против того, чтобы Люк видел то, что Локи хочет ему показать.

После утренней попытки побега, во избежание дальнейшего сопротивления, его запястья и лодыжки были связаны нейлоновыми хомутами. У него отняли последнюю привилегию на самостоятельное передвижение.

Дверь в комнату открылась.

Стараясь сохранять бесстрастное лицо, Люк следил за глазами старухи. Она тоже смотрела на него. Ее маленький рот был угрюмо сжат.

На поясах у Локи и Фенриса висели зачехленные ножи, но ружья на этот раз с ними не было. Чтобы он мог идти, Фенрис разрезал ему на лодыжках пластмассовый шнурок.

Его подняли с кровати за связанные запястья, выволокли из комнаты, и потащили по коридору направо, куда-то наверх, во тьму дома, а не вниз, на улицу.

В конце тесного прохода стояла, загородив собой подножие лестницы, старуха. Лестница была такой маленькой и узкой, что Люку показалось, будто она была построена для детей. В янтарном свете лампы, которую нес Локи, ее глубоко посаженные глаза блестели черной злобой и страхом. Как у матери, боящейся за свое потомство.

Потом старушка резко развернулась и, громко стуча ногами, поспешила вперед, словно ей вдруг захотелось первой подняться по лестнице. Поняв, что ей не остановить эту болтливую и дерзкую молодежь, она двигалась на удивление быстро. Глядя на ее маленькое, заканчивающееся лохматой белой головой тельце, поспешно шевелящее скрытыми под длинным старым платьем конечностями, Люк с содроганием отметил ее сходство с жуткой, внезапно ожившей куклой.

Подталкиваемый сзади Фенрисом, Люк почувствовал запах древности. Он протискивался вслед за неуклюжим Локи по узкой темной лестнице, словно в чью-то жаркую, нечистую пасть. Чердак имел свой собственный дух. Холодный, пахнущий пылью воздух, собирающийся под покоробленными балками, спускался вниз, смешиваясь с густым смрадом мертвой плоти. Люк узнал этот запах. Так пахли давно высохшие тушки птиц и грызунов, чьи останки превратились в окаменелый налет. Такой же запах был, когда он обнаружил залежи дохлых крыс на чердаке своей съемной квартиры в Западном Хэмпстеде.