Ритуал - Адам Нэвилл

Склонившись над кроватью, в которую Люк заполз после падения с чердачной лестницы, Локи связал ему лодыжки новым нейлоновом хомутом. Люк не сопротивлялся. Ему уже было достаточно кулаков, ботинок, тычков и рывков. Интересно, эти хомуты они нашли здесь, или привезли с собой и применяли уже на других людях? От этой мысли он снова ощутил головокружение и нервозность. Ему показалось, что он задыхается.

Жуткая тошнота, появившаяся после травмы головы, слегка отступила. И это единственное, что могло радовать в его подавленном и жалком состоянии.

Локи сел на край кровати. Гигант тяжело дышал. Он говорил с трудом, хриплым голосом, словно у него была астма, как у Фила. Бедный Фил.

— Теперь ты знаешь, Люк из Лондона. Знаешь, что ты ничтожество. Червь, по сравнению с тем, что здесь находится. — Он указал длинным пальцем на потолок. Потом посмотрел на маленькое окно, проверил часы, одетые на руке между двумя шипованными браслетами. Снова посмотрел на Люка. Его холодные голубые глаза в черных глазницах горели от возбуждения. — Она умеет вызывать это, понимаешь? Мы знаем, что умеет. А она знает, что мы очень серьезные люди. Она пообещала вызвать это. Для нас. И для тебя, Люк. Поэтому сегодня мы попробуем еще раз.

Локи скорчил демоническую гримасу, и высунул темно-красный язык. Ухмыльнулся. — Ты — счастливчик. Сегодня ты встретишь Бога, и узнаешь истинное значение кровавого безумия, Люк. Ты доставил мне кучу неприятностей, но когда все закончится, мы все будем очень счастливы. Примирись со своим мертвым Богом. Может, скоро ты снова увидишь своих друзей, а?

Локи оставил его одного.

Люк еще долго смотрел в пространство, не в силах сфокусировать глаза на чем-то одном. С чердака то и дело раздавались громкие шаги старухи. После стычки она так и не спустилась вниз. То место было дорого для нее. Но Люк знал, что лучше умереть, чем увидеть его снова.

Через некоторое время послышался ее плач. Сквозь всхлипы она разговаривала на своем старом ритмичном языке с теми, кто окружал ее в пыльном мраке. И Люк, сам не зная почему, проникся к ней большой симпатией. Вскоре слезы потекли и у него по щекам.

Ветер бился в маленькое окно, облака заслонили слабый солнечный свет. Вокруг потемнело, и в его мыслях тоже сгустились тени. Он оплакивал себя и своих друзей. Поток слез, казалось, лился из самого сердца и впадал в реку вселенской скорби, омывающую весь мир.

В те короткие промежутки времени, когда он приходил себя в своей смердящей кровати, ему казалось, что некоторые люди живут свободными от трагедий и боли, но эти передышки бывают кратковременными. Во все времена эти передышки были всего лишь аномалиями в бесконечном потоке отчаяния, боли, скорби и ужаса, который, рано или поздно, уносил с собой каждого.

И впервые после окончания школы Люк стал молился. Чудовищность увиденного заставила его мыслить другими терминами. То был эпический язык богов и демонов, язык магии и великой непостижимой старины, захлестнувшей это место своими ужасами. Молитва принесла облегчение, а жгучие слезы очистили изуродованное, распухшее лицо. Растопили лед холодного отчаяния.

Под окном, из старого плеера гремела музыка, и голоса старухи уже не было слышно. Время от времени Фенрис и Локи драли глотки, имитируя блэк-металлический вокал. Они снова пили. Это было понятно по идиотскому шакальему хихиканью, издаваемому Фенрисом время от времени. Их веселье продолжалось, скучное в своей предсказуемости. Зло, как Люк уже понял, было неизбежным, безжалостным, и предсказуемым. Образно говоря, оно было бездушным.

Он попытался осторожно промокнуть ноздри тыльной стороной грязной руки. Тщетно. Он даже не мог вытереть себе нос, из которого текли сопли с кровью. Откинув голову на серую подушку, он закрыл единственный здоровый глаз. Другой давно заплыл. Он неподвижно лежал в тишине, на вонючей овчине, и ждал, когда дневной свет исчезнет, а небо потемнеет. Чтобы все, наконец, кончилось.

В те долгие часы ожидания, находясь наедине со своими мыслями, он мучительно проигрывал в памяти свои попытки побега. Когда он ударил Фенриса кувшином, ему нужно было сбить Суртр с ног, пока она не ударила его по раненной голове. Ему нужно было быть проворнее. Он представил себе, как проделывает все заново, на этот раз более успешно, а потом бежит вниз и находит нож или ружье.

Либо ему нужно было сразу, как только ему показали труп бедного Дома, бежать в лес. А не к дорожке у сада. О чем он думал? Если б он убежал в лес, то смог бы спрятаться, а потом уползти. Возможность проковырять в стене дыру он тоже упустил. Вместо этого он уснул и увидел во сне собственную смерть. Теперь его запястья и лодыжки были связаны. Вся ситуация была похожа на часть какого-то ужасного плана. Словно злой рок привел его сюда, чтобы сделать жертвой. Как и сказал Локи.

— Да пошел ты, — пробормотал он себе под нос.

Но даже если бы ему удалось сбежать, выбраться из этого дома — что тогда?

Он обругал себя. Шмыгнул носом. Поморщился.

Вот так сейчас обстояли дела. Эта мысль тяжелым бременем легла на него, но смирившись с горькой, неизбежной истиной, он испытал облегчение. Наконец можно отбросить в сторону амбиции, намеренья, и стремления. Все это бесполезная трата умственных усилий. Нет больше ни желаний, ни тревог. Скоро все будет кончено.

Он просто застрял на одной из безумных окраин мира, и был смыт волной трагических событий. То, что случалось с другими, случилось и с ним, только в более экстремальной форме. В другом мире, где он потерпел неудачу и куда ему уже нет возврата, он разрушался бы постепенно. Здесь же происходило то же самое, только несколько иначе. Жертвой насилия можно было стать не только здесь. Везде, где он жил. Эгоцентризм, патологические амбиции, злоба, наслаждение чужой гибелью — все это присутствовало и дома. Это было везде, но здесь проявлялось наиболее заметно. Это было у людей в крови. Стихийные бедствия, недальновидные политики, вышедшие из-под контроля войны, отравленная экология, сокращение запасов воды и пищи… а потом снова захрустят раздавленные черепа. Снова и снова. Рагнарок. Хаос, которого хотел Локи. И чем раньше, тем лучше. Он лишь хотел скрасить себе свое унылое, бессмысленное существование.

Если подумать, он тоже всегда поддерживал изгоев. Дружил с неудачниками и аутсайдерами. Он был последним, которого должны были прикончить эти парни. Просто лузерам всегда хочется возвыситься над другими. От этой мысли его жизнь показалась ему еще более бессмысленной.

— На хер!

Его собственная слабость, ошибки, и недостатки казались жалкими по сравнению с «Блад Френзи». У него даже не получалось быть по-настоящему плохим, а эти парни, по крайней мере, сознательно шли к этому. Ему захотелось смеяться. Он понял, что сходит с ума. Наконец-то. Давно пора. Хуже уже не будет.