Записки прижизненно реабилитированного - Ян Янович Цилинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот тебе новая ушанка! Сегодня ее не надевай и не попадайся на глаза Сверчку!
Давид, пока он еще водился с Василием, говорил, что, надев эту шапку, он первый раз почувствовал, что сможет выжить в лагере.
Картина Медного Рудника померкла, но где-то рядом прозвучал голос Добермана, издевающегося над попавшим в беду товарищем:
— Надо меньше петь и свое иметь!
Василию стало мерзко. Он развернул пакет, отсчитал триста рублей и произнес:
— Вот красная цена за шапку. Эти деньги мои, а остальное, — он бросил пакет Пауку — купюры рассыпались по столу, — вам на чай!
Иголкин пожалел о своем поступке. Внешность Марченко соответствовала его прозвищу. Это был худой человек с длинными руками, большой головой и сверлящим взглядом. Почувствовав оскорбление, он приподнялся из-за стола и сжал кулаки. Его глаза светились холодной злобой и ненавистью. Красавчик заулыбался и оживился, а сидящий в кресле блатарь приподнял голову и, казалось, обрел интерес к жизни. Иван Ушаков учил Василия не только отваге, но и осмотрительности. Студент понял, что его позиция безнадежна.
«Паук не в счет, — прикидывал силы противника Василий. Но он ошибался. Марченко владел приемами самбо, и недооценка его возможностей могла дорого обойтись студенту. — Красавчик на левом фланге мой, — продолжал оценивать положение Иголкин. — Он стоит как фраер ушастый, заложив нога за ногу, и получит удар носком в пах. Но в это время на меня справа навалится «медведь». А если начать с него? Нет, ничего не получится. — Василий отбросил этот план. — Он сожмется в кресле, и его не взять. Был бы со мной Игорь Добров!» — мечтал студент.
В ослепительном заблуждении молодости
Игоря, тоже московского студента, привезли на Медный Рудник через два месяца после Иголкина. Срок он имел 15 лет, а букет совершенных преступлений был редким даже для узников Сверхлага — 58-2 (вооруженное восстание и захват власти), 19-58-8 (террор), 58-9 (диверсия), 58, часть II (антисоветская агитация в мирное время), 58–11 (все это в составе преступной группы) и 58–12 (недонесение). По последнему пункту Добров был осужден не как участник преступной группы, а один. Причиной этому послужил тяжелый удар снизу левой в зубы следователю, который приехал в институт и в душевном разговоре предложил Игорю сотрудничать с органами и дать показания на товарищей. Они читали и обсуждали политическое завещание Ленина и знали о платформе Рютина.
Пои освобождении Иголкина из лагеря студенты не простились. Добров находился в карцере. Василий долго не мог успокоиться, что не услышал тогда голоса друга. Казалось, что не было сказано самого важного. Шли годы. Василий перестал вспоминать об Игоре. Они случайно встретились на улице в Москве на склоне лет. Время и жизнь оказались беспощадны к Доброву. Василия остановил маленький, согнутый и неряшливо одетый незнакомый старик. Иголкин услышал от этой развалины:
— Мы с тобой одной крови, ты и я!
Василий не узнал голоса друга и не заметил огня, вспыхнувшего в померкших глазах. Он ответил холодно:
— Простите, но вы, вероятно, ошиблись, — и сделал шаг в сторону, чтобы миновать человека, загородившего путь.
— Я Игорь Добров!
В един миг Василий оказался во власти прошедшей молодости.
Они обнялись, расцеловались и расплакались, хотя эти человеческие действия в их глазах скомпрометировала эпоха Леонида Ильича Брежнева, когда бровеносец и другие лидеры с мордами отъевшихся хомяков демонстрировали таким способом свои душевные порывы на экранах телевизоров.
Игорь после отъезда Василия пробыл на Медном Руднике еще семь лет и освободился лишь в 1960 году как реабилитированный. Дело Доброва было пересмотрено столь поздно лишь потому, что за него некому было хлопотать, а сам он не обращался с жалобами. Не обращались и однодельцы. Они погибли раньше. Без хлопот очередь на реабилитацию, как и всякая другая очередь, подходила медленно. Отец Игоря, генерал в больших чинах, еще во время следствия торжественно отрекся от сына, написав об этом самому Сталину. Игорь простил отца, к тому времени беспомощного старика, за месяц до его смерти и, несмотря на протесты военного начальства, похоронил усопшего по православному обряду. Вернувшись в Москву, Добров поступил в Горный институт и по своему выбору специализировался в области добычи цветных металлов. Бывший заключенный много раз приезжал на Медный Рудник как известный горный инженер и влиятельный чиновник. Игоря неудержимо влекло в места, где были оставлены лучшие годы жизни и погублена молодость.
Осенью 1952 года тандем Добров-Иголкин прославился на весь Медный Рудник. Эти два московских парня загнали под нары блатную гвардию и положили начало ее исходу из лагеря. Сверхлаг не был предназначен для блатарей и они попадали туда только в том случае, если осуждались по 58-й статье. Наиболее частыми преступлениями были татуировки антисоветского содержания. Выявленные преступные надписи на коже вырезались тюремными врачами, которые не прибегали при этом к обезболиванию, или изводились химическим путем, а их носителей осуждали по статье 58–10, часть II за антисоветскую агитацию в мирное время. Эскулапы-чекисты, собратья которых по профессии когда-то давали клятву Гиппократа, приговаривали:
— Умел накалываться — теперь терпи!
Рецидивист Костя-Клещ, например, пострадал за слова «СССР — Смерть Сталина спасет Россию», которые, несмотря на усилия врачей, продолжали различаться на его груди.
Кроме этих опереточных преступлений, урки попадали в Сверхлаг и по более серьезным причинам. Волна уголовной преступности, захлестнувшая страну в послевоенный период, еще за несколько лет до XIX съезда партии в 1952 году, когда было принято решение о переименовании Всесоюзной Коммунистической партии большевиков ВКП(б) в Коммунистическую партию Советского Союза — КПСС, несколько спала. Но достаточно острой осталась проблема, что делать с особо опасными преступниками, которые находились в лагерях и продолжали действовать на свободе. Согласно УК РСФСР по статье 132 за убийство, даже повторное, нельзя было дать срок более десяти лет, а за побег из мест заключения по статье 82 полагалось всего два года. Уголовные кодексы союзных республик повторяли кодекс Российской Федерации. Смертная казнь в этот период была временно отменена. Ее ввели в 1950 году. Чтобы надежно прибрать в лагеря и задержать в них особо опасных рецидивистов, органы пошли на то, чтобы судить за побег по статье 58–14 (саботаж или экономическая контрреволюция, проявляющиеся в данном случае в уклонении от работы в лагере,
