Автор Исландии - Халлгримур Хельгасон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все-таки надолго он не задерживается. Я вижу, как Эйвис выходит из машины, бросает в нее слова прощания, захлопывает за собой дверцу и идет в дом. Джип разворачивается и снова устремляется по направлению ко мне. Что-то есть бешеное в этом человеке, который так прямо и неподвижно сидит за рулем, сосредоточенно следя за дорогой, и не смотрит на меня, когда проезжает мимо. Я поворачиваюсь и наблюдаю, как он скрывается за моросью, в бледном свете задних фар, словно альв, исчезающий в своем холме.
Мне осталось совсем немного дойти до хутора, как я увидел, что Хроульв выходит из коровника, а за ним Грим, и отец посылает его с Мордочкой в овчарню, а сам проходит через двор в пристройку. Честно признаться, мне не хотелось идти в дом сразу за ним по пятам, и раз уж так вышло, я направился в коровник.
Коровы стояли в своих стойлах и жевали жвачку – только что подоенные и смирные – хотя некоторые вели себя нетерпеливо: их надо было выпустить. Они провожали меня глазами, словно я именно для этого и пришел, – а я направился по яслям в сенник. Я бросился на небольшую кучу свежескошенного сена. Ну вот, стало быть, он как-то начал косить. В сеннике было темно, а я снова стал думать о Гардаре под взревывание коров за стеной. Где-то под гардами гор он сейчас лежит под камнем, на котором, по его указанию, высечено: «Unser lieber schwuli, Gardar Holmstein[97], 1911–1974», – и он снова похудел. Открыто улыбающийся череп избавился от своей раковой опухоли.
– Мы, извращенцы, конечно же, велим опускать нас в могилу ниц, ха-ха-ха! – как-то раз сказал он.
Ей-богу, он до сих пор продолжал меня смешить. Сейчас не помешало бы, чтоб он был рядом в этой долине вечности. Где-то позади я слышу шорох сена. Я приподнимаюсь на локте и оглядываюсь, но никого не вижу: наверно, это птица. Зато я замечаю просвет в грубой каменной кладке стены, отделяющей сенник от самого коровника, – рядом с дверью. Это какое-то отверстие, вроде крошечного иллюминатора, и, конечно, сквозь него проникает падающий из окна коровника свет – но он удивительно яркий. Я поднимаюсь и подхожу к этой дыре в моем произведении. Она величиной примерно с ладонь – и я заглядываю в нее.
Сквозь дыру я вижу уютный номер в отеле: красные стены, жирно-бурые картины, желтое покрывало на кровати. На нем лежит иностранный журнал, как будто с фотографией Эйзенхауэра на обложке, а на столе стоит старая черная пишущая машинка в окружении листов бумаги. Вдруг дверь распахивается, в комнату входит человек и закрывает за собой. На нем круглые очки, светло-серый костюм-тройка, на вид ему лет сорок. Этот человек мне знаком. Я его неоднократно видел. В зеркале.
Он подходит к низенькому письменному столу, но не садится, а закуривает остаток сигариллы и начинает вышагивать с ней взад-вперед по комнате, выпуская дым в потолок. На заднем плане тихонько жужжит музыка. Он тушит окурок, бросается на кровать и долго лежит в задумчивости. Я кричу ему сквозь дырку:
– Ау!
Он вздрагивает, поднимает глаза, переспрашивает:
– Ау?
– Я здесь! – говорю я.
– А? – спрашивает он, поднимается, подходит к стене и замечает меня в дыре. – Кто это?
– Это я, – отвечаю я.
– Да? Это я? А ты на каком месте? – спрашивает он.
– Я в коровнике. В сеннике коровника в Хельской долине. А ты где?
– Э… В общем, в Болонье. Отель «Данте»…
– А в романе ты на каком месте?
– Ach so! Так вот ты о чем! Я тоже там же, в Хельской долине. Только что Эйвис от врача выписал. Я решил: пусть ее Баурд домой отвезет, немножко фривольно вышло, да?
– Нет-нет, с этим человеком каши не сваришь. А какое будет продолжение?
– Ну, я как раз его обдумывал, но мне помешали: к телефону вызвали.
– Да? А кто звонил? – спросил я меня.
– Ловиса.
– Что-нибудь срочное?
– Нет-нет. Просто маленькая Свана – она сотрясение мозга схлопотала, играла с ребятами на Скоулавёрдюхольте, упала затылком с высокой стенки.
– Ну, ну?
– Да, но. В общем, сейчас она уже вернулась от врача, а потом я думаю послать ее в коровник.
– Что? В коровник? Кого? – не понял я.
– Ну, ее, Эйвис…
– Да, конечно, – ответил я, и вдруг шум сделался громким, послышались взрывы смеха и аплодисменты.
– Что там за гвалт? – спросил ваш покорный слуга.
– А? Это? Это вентиляция. Ниже этажом в столовой танцы, и звук доходит сюда через вентиляцонную систему, – безразлично ответил он.
– Танцы? А работать в такой обстановке не сложно?
– Да, это, конечно, в какой-то степени моральное насилие, но приходится с этим мириться.
– Ну, как знаешь.
– А скажи-ка мне… какая там в сеннике обстановка?
– Во-первых, тут темно, а во-вторых, небольшая охапка свежескошенного сена…
Мои слова утонули в следующем шквале аплодисментов из столовой. Он быстро бросает взгляд на потолок, кажется, берет идею из вентиляции, а потом снова заглядывает в дырку.
– Знаешь, лаксик, а я вот что придумал! – говорит он и бросается к письменному столу в заметном возбуждении. Он усаживается, поворачивается, воздевает вверх указательный палец и говорит: «Смотри, что будет!» – а потом начинает быстро стучать по клавишам машинки двумя пальцами. Я слышу первое слово:
«Нет!»
Я слышу, как это слово кто-то кричит. Я поворачиваюсь и шарю глазами по сеннику, глаза не сразу различают очертания предметов после яркого света из дыры.
«Ай! Ты что делаешь!»
Это девочка. Крик доносится из хлева. Он сопровождается грохотом ведра и тяжелым бумканьем. Не успеваю я и глазом моргнуть – дверь сенника распахивается в лицо мне – приклеившемуся к стене у двери в коровник.
– Нет! Не надо! – кричит Эйвис, а Хроульв закидывает ее в сенник.
Моя первая реакция – дотянуться до двери, пока она снова не захлопнулась, и таким образом загородиться. Я хватаюсь за поперечную доску: пусть дверь прикроет меня.
– Я с ним не была! – слышу я ее.
– А то нет, хух!
– Да нет, я же у врача была! А Баурд как раз на Болото ехал, и…
– А к врачу ты зачем таскалась?
– Ты… сам знаешь.
– А? Откуда мне знать? А ну! Отвечай, девка!
Я слышу удар: по звуку пощечина. Сквозь подгнившие доски двери я
