История семилетней войны - Johann Archenholz

Случай этот наделал много шума в Берлине и поразил всех. Военное счастье было теперь сомнительно, так как русские оставались еще слишком близко и могли вернуться. Кроме того, купечество было сильно обеспокоено приказом короля относительно векселей, так как русские грозили завладеть всеми товарами берлинских купцов в Данциге, Пруссии, Лифляндии и Курляндии и объявить их имена бесчестными на всех европейских биржах. Чтобы выяснить это недоразумение, Гоцковский поспешно выехал к королю в Саксонию. Фридрих не хотел допустить платежей в возмездие за уничтожение имперским надворным советом вюрцбургских и бамбергских долговых обязательств, но Гоцковский объяснил ему сущность вексельных операций. После этого монарх согласился на уплату всей контрибуции, но дело это должно было содержаться до времени в тайне.

Так как русская императрица ничего не хотела уступить из назначенной суммы, то надеялись по крайней мере внести в зачет ее множество доставленных лошадей и фуража. Гоцковский, помимо всего уже связанный своим обещанием, отправился в Пруссию, взяв необходимые вексельные расписки для окончания дела. В Данциге знатнейшие купцы умоляли его не ехать далее, а покончить необходимые формальности письменно, ввиду сильного озлобления против него русских. Он знал об этом: высланные им вперед слуги были ограблены и брошены в тюрьму; но надежда значительно сократить контрибуционную сумму во время своего личного присутствия в главной квартире русских, в Мариенбурге, посредством дифференции ажио и сумм к уплате, побудила его пренебречь всеми опасностями для блага своего отечества; впрочем, ему удалось обойти их умом и деньгами. Остальные его надежды были тщетны: ничего не было уступлено из назначенной суммы, несмотря на то, что этот купец-патриот пожертвовал один из собственного своего состояния 40 000 рейхсталеров при этой попытке для блага своих сограждан. Его лишь обнадежили тем, что императрица со временем вознаградит эти убытки. Но русские захотели тотчас же отблагодарить его за полученные подарки; поэтому они разрешили возобновление совершенно прекращенной до сих пор почтовой деятельности, так же как и беспрепятственную доставку товаров, принадлежащих прусским подданным, через все области, занятые русскими войсками. Фельдмаршал Бутурлин объявил это всей армии и приказал, при всяком требовании, отпускать конвои для эскортирования этих транспортов[232a].

В Берлине до того были тронуты патриотизмом Гоцковского, что члены городского магистрата писали ему от 4 марта 1761 года: «Это беспримерный пример, чтобы человек столько предпринял и вынес для своих сограждан, сколько вы предприняли так бескорыстно». И на Фридриха это произвело сильное впечатление; он приказал выплатить ему 150 000 рейхсталеров и никогда не потребовал их обратно. Гоцковский тотчас же употребил эти деньги на удовлетворение заветного желания короля, т. е. основал в Берлине фарфоровый завод. Через год в самый разгар войны было кончено это важное предприятие, и возникла фабрика, содержавшая целый маленький народ художников и в скором времени ставшая в один ряд с лучшими фарфоровыми заводами Европы.

Вследствие капитуляции между русскими и берлинским магистратом небольшой гарнизон столицы был взят военнопленным. Судьба эта постигла также половину корпуса королевских кадетов. Старшие из них, все взрослые юноши, были удалены, остались одни дети 10, 11 и 12 лет; надеялись, что молодость их послужит им достаточной защитой, и потому в капитуляции, касавшейся лишь действительного гарнизона, о них даже не было упомянуто. Несмотря на это, русские потащили за собой этих детей, как некогда Навуходоносор детей знатных иудеев; они должны были маршировать, спать под открытым небом и не получали даже хлеба. Просьбы и слезы их ничего не могли сделать; более взрослые и образованные горько упрекали своих победителей и с благородной настойчивостью требовали, чтобы им выдавали содержание. Наконец им дали барана. Всемогущая нужда была и тут их наставницей. В том возрасте, когда человек не знает еще никаких забот и едва умеет отличать блюда, дети эти должны были сами убить животное и приготовить его. О них вовсе не заботились и раздавали им хлеб как милостыню. Труды похода были им не по силам, и многие из них погибли.

Между тем это отступление русских, разрушившее все их надежды, сопровождалось всевозможными жестокостями. Опустошения, к которым вначале относились безразлично, теперь стали систематичны. Города: Копеник, Фюрстенвальде, Беесков, Ландсберг, Ораниенбург, Либенвальде, маркграфский загородный дворец Фридрихсфельде и все вообще бранденбургские города были разграблены или опустошены. От ворот Берлина до границ Польши, Силезии и Саксонии страна походила на пустыню. Ни одной головы скота не осталось бедным жителям, ни одной хозяйственной принадлежности, ни кровати, ни средств к пропитанию. Хлеб в зернах, который нельзя было взять с собой, был затоптан в грязь или развеян по ветру.

Город Франкфурт, так часто посещаемый русскими, на этот раз не был пощажен ими. Его хотели сжечь и с этой целью зажгли уже на рынке большой костер. Бургомистр подвергся истязанью плетьми, остальным членам магистрата грозили тем же и со всеми жителями вообще поступали бесчеловечно. Такими средствами русские добились своей цели. Все, что только город мог собрать, было отдано неприятелям. Город этот находился в таком месте, что жители, помимо собственных своих бедствий, должны были еще смотреть на опустошение всего своего отечества. Более 100 000 голов рогатого скота, вместе с лошадьми и неисчислимым количеством всякого рода добычи было вывезено отсюда. Со всех сторон раздавались всевозможные жалобы. Целые деревни зажигались для забавы; крестьян, горожан и дворян нещадно секли, а над женами их и дочерьми, невзирая на их возраст и общественное положение, ругались тут же на глазах их мужей и родителей.

В этом случае враги Фридриха словно старались превзойти друг друга в жестокости, так как и австрийцы под предводительством Ласси не знали, как и в Берлине, никакого удержу своим бесчинствам; во время своего отступления они не пощадили даже гробниц. В Вилькельсдорфе, деревне, принадлежавшей Шверинскому дому, склеп владетелей был взломан, все трупы, из которых многие давно уже служили пищей червям, были выброшены из гробов, полусгнившие их платья были содраны с костей, а грустные их останки выброшены в поле. Такие ужасы, неслыханные даже между дикими, весьма редкие у варварских орд и незнакомые даже ирокезам, служат указкой для истории и должны быть переданы потомству, как характерные особенности этой войны.

Изо всех загородных королевских резиденций только Сан-Суси и Потсдамский дворец остались целы. Тут командовал австрийский генерал Эстергази, который один в этой экспедиции постоял за честь Австрии и заслужил одобрение за личное благородство и превосходную дисциплину своих войск; он осматривал нагроможденные тут сокровища искусства, вкуса и великолепия, восхищался всем, но и зорко охранял все, так что ни одна вещь не была похищена. Русский бригадир Бахман, урожденный немец, отличился так же в Берлине, в качестве помощника коменданта, своей кротостью и великодушием. Тронутый его поведением магистрат предложил ему перед отступлением русской армии 10 000 рейхсталеров. Но Бахман не взял их, говоря, что достаточно вознагражден тем, что имел честь быть несколько дней комендантом Берлина.

Король только что подошел со своей армией к саксонской границе, когда узнал о случившемся. Ни одна потеря не была для него чувствительнее опустошения саксонцами Шарлоттенбурга. Раздражение одержало верх над его обычной философией. За все время войны пруссаки не тронули ни одного королевского дворца в Саксонии; напротив того, они зорко охранялись нарочно приставленными к ним караулами. Но тут Фридрих велел разграбить охотничий замок Губертсбург. Поручение это было дано батальону добровольцев Квинта Ицилия. Солдаты так усердно исполнили его, что через несколько часов от замка остались одни лишь голые стены. Саксонский двор был не столько возмущен мщением Фридриха, сколько бессмысленным поводом к нему. Полковые командиры оправдывались яростью своих солдат, которую ничем нельзя было укротить. Наиболее потерпевшим областям Фридрих подарил 300 000 рейхсталеров, которые были розданы только низшим подданным, а не дворянству.

Между тем Лаудон сделал попытку взять Козель в Силезии. Позднее время года неудобно было для осады; поэтому он решился на штурм, который кончился неудачею. Тогда он объявил всеобщее прощение городу, чтобы привлечь на свою сторону гарнизон его, состоявший большей частью из пленных и перебежчиков. Но и эта неблагородная попытка не сопровождалась желаемым успехом, так же точно, как и последовавшее за ней бомбометание, от которого загорелся один магазин и несколько строений. Впрочем, оно длилось всего одну ночь; на следующий день Лаудон, узнав о приближении прусского генерала Гольца, велел увезти назад свою тяжелую артиллерию и снял осаду.