История семилетней войны - Johann Archenholz

Такой прием – быть на виду у врагов, – употребляемый часто королем, обыкновенно приводил в сильное смущение австрийских полководцев: они путались в своих предположениях и становились нерешительными. Подобное нахальство, противоречащее всем общепринятым правилам, влекло за собой еще иные выгоды; однако со времен Цезаря ни один европейский полководец до Фридриха не пользовался подобным приемом. Король же, постоянно изучая подвиги этого величайшего из римлян и признавая его своим образцом в военном искусстве, часто пользовался в своих кампаниях этим средством, оказавшим ему теперь большие услуги, так как Даун отказался на сей раз от всех своих намерений, зарылся глубоко в горы, несмотря на свои несметные силы, и занят был лишь безопасностью своей армии.

Книга девятая

Между тем русские войска, находившиеся в Померании, не были бездеятельны. Русский флот, под командой адмирала Мишукова, прибыл в августе к берегам этой области, и тогда Кольберг подвергся правильной осаде 27 русских военных судов, фрегатов и бомбардирных галеот со стороны моря и 15 000 человек со стороны суши. Сюда же прибыла еще шведская эскадра из шести линейных судов и двух фрегатов, присоединившаяся к русскому флоту.

Генерал Демидов, прибывший на судах с 8000 русских, которых присоединил к главной армии, распоряжался высадкой войск, происходившей одновременно с трех сторон. За 4 дня было брошено свыше 700 бомб в город, не считая брандкугелей. Все уже было готово к приступу. Но и эта попытка так же была неудачна, как и предшествовавшая. Гейден снова защищался самым неустрашимым образом, не обращая внимания на огненный дождь, разорявший город; граждане не роптали, видя, как дома их превращались в груды пепла. Мужество их было непоколебимо; наконец генерал Вернер смог подойти на помощь из Силезии. Он вел лишь 5000 человек и с ними в 12 дней прошел 40 миль. 18 сентября на 26-й день осады он прибыл к Кольбергу и тотчас же атаковал русских. Последним, считавшим себя в безопасности, благодаря большому отдалению прусских армий, даже и во сне не снилась возможность прибытия подкрепления, поэтому небольшому отряду Вернера удалось так напугать их, что они не только сейчас же сняли осаду, но мгновенно обратились в бегство, покинув орудия, снаряды, палатки, фураж, багаж и даже самый необходимый провиант. Часть их искала спасения на судах, а часть скрылась на суше. Вернер взял несколько сотен пленных и явился победителем на берегах Балтийского моря. Моряками овладел невообразимый ужас: не считая себя безопасными от прусских гусар на своих военных кораблях[227], они сняли весь флот с якоря и ушли в открытое море. Патриоты отчеканили памятную медаль в честь этого необыкновенного события с надписью словами Овидия: «Res similis fictae» («Дело, похожее на притворство»), а Рамлер в превосходной оде воспел это избавление своего родного города.

Вернер, исполнивший столь блестящее предприятие и не имея уже русских перед собой, обратился против шведов. Он атаковал их в предместье Пазевалька, отнял 8 орудий, убил 300 человек и взял в плен 600. Город был бы тоже завоеван, но неприятель собирался сжечь его, чего Вернер не хотел допустить из сострадания к жителям. Он пошел в Мекленбург, обложил его военными контрибуциями, но движения русских снова отозвали его в Померанию. Много раз испытанная храбрость Вернеровских гусар побудила короля, вопреки строго установленному порядку и числу, согласиться на просьбу этого генерала усиливать свое войско по мере надобности и возможности. Отпускаемое продовольствие согласовалось отныне с его рапортами.

Генерал этот, урожденный венгерец и протестант, ушел из австрийской службы, где по тогдашним, темным еще понятиям больше обращали внимания на вероисповедание, чем на заслуги, и потому не давали ему повышения. К этому пренебрежению присоединилась преследующая его ненависть генерала Надасди, и Вернер перешел в прусскую службу, где король принял его с удовольствием. Честолюбие, ненависть и жажда мщения соединились в этом человеке, чтобы показать врагам Пруссии, которые стали теперь его собственными, кого они потеряли в его лице. Надасди был главной целью его замыслов – взять его в плен было заветной мечтой Вернера. Неутомимо преследовал он его во время походов и постоев, заходя ему часто на непроходимых дорогах с тыла, причиняя постоянную тревогу; много раз ему чуть не удалось исполнить свое сильное желание. Может быть, он наконец исполнил бы его, если б Надасди не вышел в отставку, поссорившись с австрийским двором.

Лето кончилось, и началось дождливое время года, принудившее как австрийцев, так и русских подумать о зимних квартирах. Но врагов Фридриха сильно коробила та мысль, что они со своими многочисленными армиями ничего не сделали в эту кампанию. А тут еще Даун попал в такое критическое положение в горах, где подвоз был так затруднителен, а наступательные действия немыслимы; ему оставалось лишь отступить в Богемию. Стали придумывать всевозможные средства, чтобы удалить короля отсюда. Самым целесообразным показался поход русских на Берлин. Чтобы побудить к этому Салтыкова[228], Даун предложил поддержать это предприятие вспомогательным корпусом. Итак, 20 000 русских, под начальством Чернышева, и 15 000 австрийцев, под начальством Ласси и Брентано, выступили в Бранденбургскую область; издали прикрывал их Салтыков со всей своей армией. До того привлекательной была перспектива грабежа королевской резиденции, что направлявшиеся туда австрийцы сделали без единого дня отдыха форсированные марши, которых от них нельзя было ожидать: за 10 дней они прошли 40 миль. Русский генерал, граф Тотлебен, урожденный немец, долго живший в Берлине, вел авангард русского корпуса, а так как все тут зависело от деятельности первого прибывшего, то он так спешил, что 3 октября, на шестой день по выступлении из Бейтена в Силезии, с 3000 человек стоял уже под стенами Берлина.

Эта громадная королевская столица, без валов и стен, защищена была лишь гарнизоном в 1200 человек и вследствие этого не могла, конечно, сопротивляться. Но комендант, генерал Роков, тот же самый, которого посетили австрийцы три года тому назад, уступая просьбам дельных представителей города, приготовился к обороне. Представители эти были: старый фельдмаршал Левальд и раненый великий генерал Зейдлиц, которые из патриотизма собирались лично отстаивать маленькие укрепления перед городскими воротами. Все взялись за оружие, даже инвалиды и больные. После отказа сдаться в тот же день начался обстрел города брандкугелями и гранатами из гаубиц, а ночью двое ворот подверглись яростному штурму. Начались пожары во многих пунктах, но они вскоре были потушены, а штурмовавшие мужественно отбиты. Благородный пример увенчанных славою вождей, которые исполняли тут службу рядовых, невзирая на свои годы и высокое положение, вдохнул во всех неустрашимость и заменил недостающий гарнизон. Русские отказались от штурма. На следующий день принц Евгений Вюртембергский пришел на помощь городу с 5000 человек.

В один день он прошел 9 миль и был принят в Берлине, как посланный небом избавитель. Город быстро доставил войску его множество убойного скота, а также несколько сотен тонн пива и водки. Лишь только оно немного отдохнуло, как принц тотчас же атаковал Тотлебена и погнал его вплоть до Копеника[229].

Но тут явился корпус Чернышева. Впрочем, и этот полководец намеревался отступить без битвы, но убедительное красноречие французского посланника Монталамбера сообщило делу иной оборот. Тотлебен был значительно подкреплен и выступил снова, так что пруссакам пришлось отойти из-за превосходства неприятельских сил. Между тем подошел и Гюльзен со своим корпусом из Саксонии. Однако теперь неприятель был настолько силен, что мог удержаться под стенами столицы, но, продлись это состояние несколько дней, Берлин был бы спасен, так как Фридрих уже выступил из Силезии, а отступление австрийцев и русских уже было решено их военным советом, еще до завоевания города. Но прусские полководцы считали, что предприятие их слишком рискованно из-за появления главной армии русских в окрестностях Франкфурта-на-Одере и приближения генерала Панина, выступившего с семью полками для подкрепления Чернышева. Кроме того, безумно было защищать с 14 000 войска неукрепленный город, имевший более двух миль в окружности и неизбежно обреченный на погибель при бомбардировке. Не хотели также испытывать счастья и в открытом сражении, так как в случае поражения Берлин стал бы жертвой беспощадного грабежа. Потому оба прусских корпуса ушли в Шпандау и оставили столицу на произвол судьбы.

Судьба эта оказалась не так страшна, как полагали. Город немедленно капитулировал и сдался Тотлебену, который нашел тут много старых друзей, вспомнил веселые дни, проведенные им некогда в их обществе, и потому поведение его в столице ознаменовано было умеренностью. Но такому снисхождению с его стороны больше всего способствовал один берлинский купец, по имени Гоцковский, один из тех редких людей, которые, будучи одарены добродетелями, способностями и энергией, рождаются иногда для блага целых государств и случайно приобретают возможность обнаружить свои блестящие качества. Достойный патриот этот, которого фортуна одарила богатством, употребляемым им для самых благородных целей, был в этом случае ангелом-хранителем Берлина: он в эти критические мгновенья спас не только столицу, но его советы, поступки и пожертвования оказали, кроме того, громадное влияние на всю войну. Он надоумил городской магистрат сдаться русским, которые ведь были только вспомогательными войсками, а не австрийцам, от которых, как от главных врагов, нельзя было бы ожидать пощады. Великодушие, с которым Гоцковский поддерживал пленных русских офицеров после Цорндорфской битвы, стало известным в русских армиях; вследствие этого новые владетели Берлина стали питать к нему большое уважение, и он даже приобрел дружбу главного полководца их Тотлебена, чем усердно пользовался для доставления выгод столице. Ежечасно являлся он к этому генералу с просьбами, касающимися как общественного блага, так и частных лиц. Все, знакомые и незнакомые, просили его заступничества, даже искали вместе со своими пожитками убежища в его доме, как единственном безопасном месте. Чтобы придать просьбам этим больше веса, он сопровождал их драгоценными подарками, золотом или дорогими камнями, которых никогда не ставил в счет городу.