История семилетней войны - Johann Archenholz

Все эти превосходные и разнообразные распоряжения были с величайшей быстротой приведены в исполнение генералом Зальдерном, человеком необыкновенно деятельным, соединявшим обширные военные познания с непобедимым мужеством; советами его Фридрих часто пользовался. Казалось, он рожден был полководцем, и хотя в качестве генерал-майора еще не предводительствовал армией, но все же считался одним из величайших военных гениев этого столетия. По наружности своей он походил на бога войны: высокий, очень статный и величественный. Постоянно присутствуя при армии короля, он оказывал последнему неоценимые услуги, как исполнением его трудных и весьма сложных поручений, так и своим командованием дивизиями во время сражения.

Столь необыкновенно нагруженная армия прошла еще в тот же день три мили по направлению к Пархвицу, поблизости которого Чернышев прикрывал Одер с 20-тысячной армией русских. Однако король, несмотря на свою победу, находился в ужасном положении: фуры с продовольствием были пусты; 16 августа у него оставалось хлеба всего на один день, кроме небольшого запаса в ранцах у солдат. Если русские удержатся на своей позиции, то он ничего не мог получить из своих бреславльских магазинов; а чтобы пробиться в Швейдниц, надо было сперва разбить соединенную австрийскую армию. Если бы он отважился на этот шаг при столь неравных силах, то ведь удачный исход был немыслим, ввиду транспорта из 6000 пленных, завоеванных орудий и нескольких тысяч раненых, которых надо было прикрывать. Но русские вскоре избавили его от этих забот, так как главная их армия отступила за Одер, причем предводители ее оправдывались тем, что, не получая никаких известий от австрийцев в продолжение пяти дней, они предположили либо совершенное поражение, либо прекращение всякого сообщения; таким образом, дорога в Бреславль была свободна для пруссаков. Но русский генерал Чернышев все еще стоял по сю сторону Одера. Чтобы принудить и его к скорейшему отступлению, король придумал следующую хитрость: он написал принцу Генриху письмо, сообщая ему свою победу над австрийцами и свое намерение переправиться через Одер, чтобы атаковать русских; причем он напоминал брату об условленных движениях, которые тот должен был делать с этой целью. Письмо это было дано крестьянину, получившему, кроме того, соответствующие инструкции, как ему следовало попасть в плен к русским. Хитрость удалась как нельзя лучше, и Чернышев, получив письмо, немедленно перешел обратно через реку. Таким образом король благополучно вышел из положения, которое даже перед Лейтенской битвой не было так безвыходно, как теперь, после Лигницской победы. Тогда можно было еще ожидать препятствий для победителей, ввиду позднего времени года, притом русские ушли тогда обратно к себе на родину; теперь же зима была еще далеко, а русская главная армия, вместе с австрийской, очень близко. Но победа над Лаудоном устранила все эти опасности. Никогда еще король не был так доволен – он мог соединиться наконец со своим братом, Генрихом; военное счастье, так долго избегавшее его, казалось, вновь улыбалось ему. Битву он выиграл, можно сказать, во время похода и на том же самом поле, где в 1241 году произошло кровавое сражение между христианскими народами и татарами[225]. Несколько дней спустя письмо короля к маркизу д’Аржану обнаруживает его настроение:

«Прежде, – писал Фридрих, – любезный маркиз, битва 15 августа была бы очень важной; теперь же это только незначительная стычка. Нашу участь может решить лишь большое сражение. По всей вероятности, оно скоро произойдет, и мы можем радоваться только тогда, если исход его будет удачен. Пока я вам очень признателен за ваше искреннее участие в этом случае. Немало понадобилось хитрости, чтобы привести дела к желаемой цели. Только не говорите мне об опасностях: битва эта стоила мне только одной лошади и мундира; уж очень легко так покупать победы. Я не получил того письма, о котором вы говорите. Наша переписка словно блокирована: русские стоят по сю сторону Одера, австрийцы по ту. Чтобы очистить дорогу адъютанту Коччеи, надо было пробиваться через их посты. Надеюсь, что он вручил вам мое письмо. Ни в одной кампании мое положение не было столь безвыходно, как теперь, и уверяю вас, что разве только чудом удастся мне преодолеть те препятствия, которые я предвижу. Я неизменно буду исполнять свой долг; но помните всегда, любезный маркиз, что я не могу повелевать счастьем и что мне приходится, составляя планы, весьма часто рассчитывать на случай, так как у меня не хватает средств, чтобы исполнить их самостоятельно. Мне приходится совершать геркулесовы подвиги в такие годы, когда силы меня оставляют и немощи моего тела усиливаются. Признаться вам, у меня даже не хватает надежды, единственной утешительницы несчастных. Вы недостаточно ознакомлены со всеми обстоятельствами и потому не можете представить себе ясно всех тех опасностей, которые грозят государству. Я знаю их и скрываю. Я себе одному оставляю все опасения и сообщаю миру одни лишь надежды или же немногие благоприятные известия. Если удастся то, что я задумал, тогда только, любезный маркиз, можно будет радоваться. Я веду здесь жизнь воюющего монаха. Дела чрезвычайно занимают меня; остальное время я посвящаю наукам, которые составляют мое единственное утешение, в чем я уподобляюсь тому великому консулу, который был отцом своей страны и красноречия[226]. Не знаю, переживу ли эту кампанию; если дождусь ее конца, то проведу остатки дней моих вдали от всякой суеты и займусь лишь философией и дружбой. Не знаю, где мы будем квартировать зимой. Мой бреславльский дом сгорел во время последних обстрелов. Враги наши хотели бы отнять у нас даже свет дневной и воздух, которым мы дышим; но ведь надо же, чтобы они нам оставили где-нибудь место, и если оно безопасно, то я буду весьма доволен, если увижу там и вас. Что станется с миром между Францией и Англией? Видите, любезный маркиз, что ваши соотечественники еще более слепы, нежели вы предполагали: они теряют Канаду и Пондишери, чтобы угодить венгерской королеве и русской царице. Дай Бог, чтобы принц Фердинанд вознаградил их за такое усердие».

Владетельный герцог Вюртемберга, выставивший не только положенное количество войск в качестве имперского князя, но принимавший даже личное участие в этой войне, прибыл между тем с 12 000 собственных солдат в Саксонию. Сперва князь этот действовал заодно с французами, теперь же он хотел испытать свое военное счастье в союзе с австрийцами, причем не требовал субсидий, а удерживал за собой лишь контрибуции, налагаемые на неприятельские земли. И действительно, он был неумолим в прусских и гессенских землях. Город Галле должен был внести 75 000 рейхсталеров. В августе он присоединился к имперской армии, состоявшей из 34 батальонов пехоты и 7 кавалерийских полков; сюда подошли еще 7 австрийских полков пехоты и 6 кавалерийских, под предводительством Гаддика, вместе с 2000 кроатов. Гюльзен, стоявший у Мейсена, покинул свою позицию, видя приближение такой силы, и расположился в укрепленном лагере близ Штрелы. Здесь он был атакован со всех сторон 18 августа, и все ожидали возобновления Максенского события. Но пруссаки удержались на своей позиции, отбили неприятеля после жаркой схватки и взяли 1300 человек пленных. После этой битвы Гюльзен пошел в Торгау, чтобы прикрыть свои магазины. Тут он окопался и удерживался в лагере 6 недель, пока недостаток в продовольствии не вынудил его к мастерскому отступлению в Бранденбургскую область. Таким образом, вся Саксония вплоть до Торгау и Виттенберга была вновь оставлена пруссаками, которые, впрочем, на прощание обещали скоро вернуться.

Таково было положение прусских дел в Саксонии. В Силезии же Даун, вследствие отступления русских и искусных маневров короля, был принужден, вслед за Лигницской битвой, уйти в горы, чтобы не быть отрезанным от Богемии. Поэтому Фридрих дерзнул совершить поход со всей своей армией мимо неприятельского лагеря под страшным градом пуль. Салтыков отказался теперь от намерения соединиться с австрийцами; за ним наблюдал прусский генерал Гольц, оставшийся с 12-тысячным войском у Глогау после присоединения оставшихся корпусов к армии короля. Многие важные для пруссаков схватки подтвердили возвращение счастья на сторону Фридриха. У Гогенфридберга Цитен погнал гораздо более многочисленного неприятеля под самые батареи Лаудонова стана и увел 400 пленных. Близ Рейхенау был атакован корпус Бека, причем пруссаки полонили 800 кроатов, а в Вальштадте генерал Кроков взял в плен 300 австрийцев. У Гогенгирсдорфа в горах произошла в виду обеих армий большая схватка, причем австрийцы лишились 600 гренадеров и 14 орудий. Канонада длилась 18 часов. Многие войска пробирались все глубже в горы и наконец очутились так близко друг от друга, что можно было обстреливать из орудий оба стана. Но ввиду бесплодности такого маневра, он не был приведен в исполнение; воспрещена была даже перестрелка форпостов, и неприятельские отношения стали носить характер перемирия. Крайние форпосты и патрули с обеих сторон беседовали между собой, а когда последние встречались, случайно заблудившись, то неприятели миролюбиво указывали друг другу истинный путь.