История семилетней войны - Johann Archenholz

Даун приветствовал пруссаков пушечной пальбой, еще не слыханной со времени изобретения пороха. 400 орудий на батареях были все направлены в одну точку, и огненные пасти извергали неустанно смерть и гибель. Это был образ ада, который словно разверзался, чтобы поглотить свою добычу[238*]. Самые старые воины обеих армий никогда еще не присутствовали при такой канонаде; сам король часто обращался к своему флигель-адъютанту со словами: «Какая ужасная канонада! Слыхали ли вы когда-нибудь подобную?» Следствия ее были невероятны: через полчаса 5500 прусских гренадеров лежали убитыми или ранеными на поле битвы; перебравшись через частокол и совершив удивительную по своей храбрости атаку, они едва успели выстрелить, а на следующий день только 600 человек из них находилось в строю. Трудность атаки увеличивала еще местность, идущая в гору. Эта позиция ограничивала и маневрирование пруссаков, так что вторая их линия находилась едва на расстоянии 300 шагов от первой. Казалось, король был ошеломлен этим ужасным поражением своих гренадеров, а когда пал один из их вождей, граф Ангальт, которого он очень любил, Фридрих обратился к его брату, своему флигель-адъютанту, и сказал: «Все плохо сегодня! Мои друзья покидают меня. Только что донесли мне о смерти вашего брата». Был сильный дождь, но гром орудий и еще больше того – град пуль, столь сильно и непрерывно пронизывающий воздух, казалось, разорвал облака в области поля битвы, и небо несколько прояснилось.

Между тем выступила из леса главная колонна. Еще прежде, чем пруссаки увидели врага, уже верхушки деревьев, раздробленных ядрами, посыпались на них. Гром орудий страшно звучал в лесу. Трескучие, оглушительные удары звучали словно погребальные трубы. Выйдя из леса, пруссаки, идущие, подобно морской волне, среди порохового дыма, увидели совсем не победную сцену, а поле битвы, усеянное мертвыми и страшно изуродованными телами, корчившимися в крови. Не было больше гренадеров, с которыми пруссаки надеялись восторжествовать, армия Цитена была далеко, судьба ее была неизвестна, и враг стоял непоколебимо за своими смертоносными орудиями. Прусская артиллерия пыталась было пододвинуть свои пушки, но они не могли поспеть за быстро двигавшейся пехотой из-за частоколов, находившихся на пути; кроме того, упряжные лошади оказались убиты ядрами или искалечены, погонщики, не успевшие бежать, были убиты, а колеса и лафеты раздроблены. Несмотря на это, пехота произвела новую атаку с тем мужеством и порядком, которым так отличались пруссаки в поле. Австрийцы, ободренные поражением гренадеров, подошли вперед, но и они должны были отступить. Картечь страшно свирепствовала между пруссаками. Целые роты гибли. Ряды постоянно строились, чтобы восполнять пробелы. Старые офицеры падали, на их место становились молодые, побуждая ветеранов к мужеству своим примером; таким образом они все двигались вперед, взбирались на высоты и брали приступом батареи.

Но вскоре сцена изменилась. Почти вся прусская конница была еще позади и не могла поэтому прийти на помощь победоносной пехоте; орудия последней остались в лесу или лежали с раздробленными лафетами у опушки его. Даун воспользовался этим и повел свежие войска на поле битвы. Его кирасиры ударили на прусскую пехоту, устроив настоящую кровавую баню, и прогнали ее обратно в лес. Наконец прусская конница подоспела на помощь своим собратьям, но она приведена была в замешательство царившим тут смятением и рвом, делавшим невозможными все попытки построиться; австрийцы и ее отбили. Новая атака конницы была удачнее, причем кирасирский полк Шпаэна, предводимый великим знатоком маневра, полковником Дельвигом, обнаружил удивительную храбрость, один бросился навстречу неприятельской коннице, отбил ее и тогда обратился со своим убийственным делом против австрийской пехоты, привел последнюю в замешательство и увел несколько тысяч пленных. Между последними находился также полк императора. Вся австрийская линия была в опасности. Но тут подошла со всех сторон новая австрийская конница, и пруссакам пришлось отступить. Фридрих пытался еще раз атаковать со своей пехотой, но безуспешно. Наступила ночь, силы истощились, король был ранен, и битва, казалось, была совершенно проиграна. Даун отправил курьеров с этим известием в Вену; окруженные многими гонцами, трубившими в трубы, они совершили свой въезд в императорский город при криках радости народа, возвещая полную победу[239].

Но в книге судеб было записано торжество не Марии-Терезии, а Фридриха. Цитен со своей армией не бездействовал. Из-за неудач королевской армии план его битвы должен был стать иным; притом он имел перед собой большой корпус Ласси, состоящий из 20 000 человек. Наконец ему удалось преодолеть все препятствия и подойти на помощь королю[240]. Генерал Зальдерн понял, что все зависит от занятия Зюптицских высот; поэтому он не терял их из виду и подошел к пылавшей деревне Зюптиц. Подполковник Меллендорф, гвардеец, впоследствии губернатор столицы[241], посоветовал один маневр, который увенчался полнейшим успехом. Несколько батальонов продефилировало через деревню и начало штурм находившихся поблизости высот и большой батареи. Скоро им удалось овладеть ею. Остальные войска, притащившие руками свои орудия, последовали по этому пути славы, прикрываемые конницей. Тогда на этих высотах открылась неожиданно сильная канонада, увеличившая во тьме уже и без того сильное расстройство австрийцев.

В это время подошло несколько прусских отрядов левого фланга, построившихся в боевой порядок по мере возможности, причем трубачи их играли прусский марш, чтобы товарищи не ошиблись, приняв в глубокой темноте за неприятелей. Это подкрепление подвел генерал Гюльзен. Полководец этот, отличавшийся мужеством и большим патриотизмом, лишился всех своих лошадей, убитых ядрами; так как старость и раны мешали ему идти пешком, он сел на пушку и так велел себя везти до неприятельского лагеря. Ласси, самый несчастный вождь в поле изо всех вождей этого столетия, пытался вновь силой овладеть высотами, но был два раза отбит Зальдерном и его ветеранами после страшно кровопролитной схватки[242]. Пруссаки энергично отстаивали приобретенную позицию. Этот счастливый исход решил участь битвы, продолжавшейся до половины десятого. Закат оказался для пруссаков кровавым, зато вечерняя звезда, столь часто покровительствующая большим и удачным предприятиям, была им милостива. Австрийцы ни о чем больше не думали, как об отступлении, которое совершили благодаря трем понтонным мостам, переброшенным через Эльбу.

Река эта служила австрийцам как бы компасом в ту темную ночь; небо было покрыто тучами, и нельзя было видеть собственной руки. Однако многие австрийцы не воспользовались таким указателем. Они блуждали большими и малыми отрядами, частью по лесу, частью по полю битвы, где пушечные выстрелы, словно погребальные факелы, освещали на мгновения ужасные орудия смерти. Не зная, где находятся враги, они на каждом шагу должны были быть настороже. Подобно тому как трусы в полночь воображают, что видят призраки, так теперь храбрые пруссаки видели всюду врагов. Подъезжавшие друг к другу отряды открывали огонь, длившийся до тех пор, пока кто-нибудь не замечал ошибки. Таким образом пало много пруссаков от руки своих же соотечественников. У австрийцев происходило то же самое. Поминутно блуждающие отряды брали в плен заблудившихся офицеров; но приходили неприятельские отряды, отнимавшие так же скоро этих пленных. Императорский генерал Мигацци вообразил, что собирает свою бригаду, но оказалось, что это были пруссаки, которые, узнав его по говору, тотчас же взяли в плен. То же случилось с императорским полковником Оросом, прусским подполковником Меллендорфом и многими другими прусскими и австрийскими офицерами. Сам король наткнулся со своим прикрытием на блуждающее войско. На обыкновенный клич: «Кто идет?» – последовал ответ: «Австрийцы». Тогда сопровождавшие Фридриха ударили по ним и взяли в плен целый батальон кроатов. Вскоре после этого произошел такой же инцидент с большим отрядом императорских карабинеров, блуждавших в темноте. Несколько сотен стрелков собрались по дороге, ведущей в Торгау, но заблудились и попали в руки прусских кавалеристов, соскочивших с коней и потому принужденных сражаться пешими. Австрийские стрелки вскоре сдались.

В этой тьме египетской невозможно было отдавать приказания и невозможно было повиноваться им. Вожди были убиты, ранены или блуждали, отыскивая свои рассеянные отряды; они ощупывали вокруг себя, как слепцы, и падали то на трупы, то на всевозможные предметы, рассыпанные по полю битвы. Многие знатные прусские офицеры, привыкшие к тому, чтобы приказания их всегда исполнялись, подобно изречениям оракула, чтобы бороться с природой и с помощью всемогущего слова «должен» делать возможным то, что казалось невозможным, впервые увидели тут предел своей военной деятельности.