У кладезя бездны. Псы господни - Александр Афанасьев

Паломник довольно быстро нашел масаи, людей, из народа которого происходил Симба, но те, кого он начинал спрашивать, говорили, что не знают, кто это такой. А глаза у них были пустые-пустые, какие бывают у африканцев, когда задаешь им вопрос, на который они не хотят давать ответ.

Масаи лгали.

Но прежде чем Паломник успел понять почему, он обнаружил, что его кто-то дергает за рукав. Это был ребенок — мальчик лет семи-восьми, черный, ободранный и босоногий.

— Дай монету… — заканючил он на немецком, — дай монету…

Пацаненок, хоть и оборванный, выглядел вполне смышленым.

— Когда ты ел? — спросил Паломник.

— Вчера вечером, великий вождь…

Паломник достал из кармана несколько монет — они остались у него с тех времен, когда он пытался убить генерала Айдида в этом городе, — и дал их оборвышу.

— Да благословит тебя Господь, о великий лев Африки! — зачастил пацаненок.

Слово «лев» он сказал на языке масаи. Симба!

Паломник заинтересованно посмотрел на пацаненка — и тот, кивнув ему, вдруг бросился бежать. Да так споро, что офицер итальянского ВМФ едва успел увидеть, в какую нору тот юркнул…

Эти торговые ряды немцы еще не унифицировали по своему разумению, и потому здесь, за контейнерами и сваренными из ржавого металла палатками, царила Африка. Здесь были параллельные торговым улицы, на которых кипела своя, невидимая покупателям жизнь. Здесь были женщины, дети, здесь заключались тайные сделки, продавали то, чего нельзя и что можно, жили целыми месяцами, влюблялись, сходились и расходились… Здесь тоже была Африка. Именно здесь и была Африка — другой мир в двух шагах от тебя. Восемнадцатый век в двух шагах от середины двадцатого и в нескольких сотнях метров от века двадцать первого.

Безмолвные стражи прохода, четырнадцати-пятнадцатилетние пацаны, вооруженные пангой и ассегаем — боевым копьем с широким лезвием на короткой ручке, — расступились и пропустили его…

Пацаненок подвел его к большому контейнеру, поставленному поперек прохода, около которого стояла очередь. Судя по виду, что-то вроде примитивной подпольной лечебницы для больных африканцев.

Мальчишка сунулся внутрь и через минуту появился на улице снова. Следом за ним вышел болезненно худой, похожий телосложением на ребенка мужчина в удивительно белом, контрастирующем с местной грязью халате…

— Это он.

Пацаненок, которого врач одобрительно погладил по голове, бросился бежать.

— Мир вам… — сказал Паломник.

Врач был белым.

— Мир и тебе. Что ты ищешь здесь?

— Я ищу Симбу…

— Симбу? Кто такой Симба?

— Тот, кто когда-то охранял этот рынок. И не говорите мне, что не знаете его, я знаю, что знаете. Я от Джумбы…

Врач покачал головой.

— Ты либо слишком глупый, либо слишком неосторожный, что называешь два эти имени вместе. Это не лучший способ умереть.

— Лишь Господь решает, кто покинет сию юдоль скорби сейчас, а кто — через много лет. Все в руках Господа.

— Ты верующий?

Паломник перекрестился. Было видно, что врач колеблется.

— Так значит, ты от Джумбы?

— Да, это так.

— Скажи, если бы это было так, что бы ты сказал Симбе, если бы встретил его?

— Я сказал бы, что клич «Нги дла» еще не раз раздастся над африканскими просторами. Хотя он вряд ли бы понял меня, ведь он масаи, а не зулус…

Врач кивнул.

— Да, ты знал Джумбу, это правда. Подожди, не уходи никуда, если не хочешь окончить свои дни на виселице перед входом в рынок. Она редко пустует. Я должен помочь этим людям, потом мы с тобой поговорим.

— Я могу помочь, — сказал Паломник.

— Чем же?

— Я кое-что умею по медицинской части. Научился в армии, — соврал Паломник.

— Что ж, если это так, помощь будет не лишней…

Лобное место перед другим выходом с Асмара-маркет было еще более страшным.

Здесь людей не вешали, а сажали на кол. Казненных было семь человек, казнены они были относительно недавно, судя по состоянию тел, и все вместе. Жара, вонь, мухи — совершенно омерзительная картина…

Паломник машинально перекрестился — и маленький врач сделал то же самое.

— Когда я последний раз здесь был, этого не было… — сказал Паломник.

— Многое изменилось. Негус отстранен от власти собственным племянником, генералом Абаджуной, он проходил курс подготовки в рейхсвере. Голос народа, как всегда, не услышали. Бывший начальник местной службы безопасности теперь начальник гестапо в Берлине. Абаджуна теперь премьер-министр и сидит на втором троне, который ставят на одной высоте с троном Негуса. Но многие в народе считают, что этот трон еще повыше тех двух будет, только не усидеть на нем…

— Где Симба?

— Не знаю. Они не выдают тел. Я привел тебя туда, где видел его последний раз. Его и тех, кто остался тогда в живых.

— Но не всех.

— Да, не всех. Один спасся.

Паломник и маленький врач молча посмотрели друг другу в глаза — и каждый прочитал в них то, что ожидал.

— Мне нужен надежный проводник, — сказал Паломник.

— Куда?

— Через границу. Туда, — Паломник показал направление рукой.

— Такой есть, — не раздумывая ответил врач, — он из Гадабуурси и будет рад навестить родную землю…

Вечер 22 апреля 2005 года Абиссиния, три километра от Аддис-Абебы

Два человека, одетые в рваные лохмотья, шли по малолюдной дороге, которая вела в сторону Аддис-Абебы со стороны гор. Оба были примерно одинакового роста, одинакового телосложения, только кожа одного из них была бронзовой, а другого — антрацитно-черной. Тем не менее они чем-то даже были похожи, возможно, чертами лица, возможно, походкой. И тем, что впервые за долгое время они были свободны…

— Как тебя звать, белый? — спросил Акумбу, воин одного из мелких сомалийских кланов, сейчас оттертых от власти и преследуемых людьми хабр-гадир.

— Я не помню свое имя. Можешь придумать любое.

На самом деле Паломник притворялся, он прекрасно все помнил. Он родился в Могадишо сорок два года назад… тогда этот город был перекрестком миров, крупнейшим портом региона. Его отец был бизнесменом с русскими корнями, мать была дворянкой из метрополии. Войны тогда не было, никто даже не думал о войне. Их семья была достаточно богатой, чтобы держать прислугу, их домоправитель был из амхари, и он часто брал маленького хозяина на рынок. Он уже проявлял интерес к чужим языкам, к чужой культуре, учился торговаться на рыбном рынке. Они играли пацанскими ватагами в зеленых дворах Могадишо, и кто-то из них был белым, а кто-то черным, но никому и в голову это не приходило, каждый из них был просто человеком. То, что сейчас говорят про угнетение и колонизацию, говорят про сороковые-пятидесятые годы… Последнее поколение уже не знало такого. Кому же надо было стравить белых и черных в братоубийственной бойне?

Хотя теперь он знал — кому. И знал, что он должен сделать.

Неспешно попирая ногами красноватую глину амхарийских предгорий, они вышли к поселению, довольно большому — здесь жили в основном малоимущие, кто работал в Аддис-Абебе на черных работах. Паломник улыбнулся — оно почти не изменилось с тех пор, как он последний раз был здесь. В Африке вообще все меняется очень медленно… за исключением тех случаев, когда все меняется стремительно и с кровью…

— Остановимся на ночлег?

— Да, думаю, стоит… — сказал Паломник, а завтра продолжим свой путь.

Он прекрасно помнил, где заложил свой тайник. Сто шагов от большого валуна в ту сторону, откуда восходит солнце. Он взял с самолета, который они посадили и замаскировали, малую саперную лопатку, выскользнул в ночь. На западе взлетали и садились самолеты с международного аэропорта, шум их турбин доносился сюда слабыми отголосками, напоминая о том, что есть и другая жизнь, быстрая и современная, кроме неспешной этой. Африка была тем местом, где девятнадцатый век встречается с двадцать первым.

Он отсчитал сто шагов по неровной поверхности холма, вонзил лопату в землю. Копалось тяжело, земля была слежавшейся — местные племена, выходцы из скотоводов, не держали больших посадок, разве что маленький огород у дома. Через несколько минут лопата глухо стукнула о камень. Есть. Он специально положил камень, чтобы у любопытствующих не возникало желание копать дальше.

— У-ир дугн [104], — бросил Паломник в темноту, разогнувшись.

Послышались шаги.

— Как ты узнал, что я здесь, мнгани?

— Никак. Ты думаешь, что ты ходишь, как леопард, но на самом деле ты ходишь, как слон. Иди и помоги мне. Камень тяжелый.

Все было на месте. Снайперская винтовка, короткоствольный пистолет-пулемет, пистолет — один из трофейных. Патроны, пузатый, увесистый снаряд, переделанный под фугас. Паломник заложил этот схрон восемь лет назад — и он дождался его…