Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман

Сидя в тихом, просторном и красивом доме, миссис Марронер почти завидовала Герте.

Затем последовал удар.

Под вечер миссис Марронер отправила девушку подышать столь необходимым ей свежим воздухом. Принесли вечернюю почту — хозяйка сама приняла ее. Один конверт был для нее — от мужа. Она узнала знакомый штемпель, марку и шрифт пишущей машинки. Порывисто прижала его к губам в полутемной прихожей. Никто бы и не подумал, что миссис Марронер целует письма от мужа, однако она часто это делала.

Потом она проглядела остальную почту. Герте тоже пришло письмо, и не из Швеции. Выглядело оно точно так же, как и письмо ей самой. Это показалось странным, но мистер Марронер иногда посылал девушке коротенькие записки и открытки. Миссис Марронер положила конверт на столик в прихожей, взяла свое письмо и поднялась в спальню.

Письмо начиналось словами «Мое бедное дитя». Какое из ее писем было столь грустным, чтобы так его расстроить?

«Я очень обеспокоен пришедшим от тебя известием». Какие он мог получить от нее известия, что так забеспокоился? «Ты должна стойко это вынести, девочка моя. Скоро я вернусь домой и, конечно же, позабочусь о тебе. Надеюсь, нет веских причин тревожиться — ты ничего не писала. Вот деньги на случай, если они тебе понадобятся. Думаю быть дома самое позднее через месяц. Если тебе придется уехать, обязательно оставь адрес у меня в конторе. Приободрись и наберись мужества, я о тебе позабочусь».

Письмо напечатано на машинке, в чем не было ничего необычного. Но в конце, вопреки обыкновению, не стояла подпись. В конверте лежала купюра в пятьдесят долларов. Письмо никоим образом не походило ни на одно из когда-либо полученных ею от мужа, она и вообразить не могла, что он может написать подобное письмо. Ее охватило странное леденящее душу чувство, словно дом заливает потопом.

Она совершенно отказывалась воспринимать мысли, которые зарождались и роились в ее голове, назойливо донимая. И все же под влиянием этих навязчивых идей она сошла вниз и взяла другое письмо, письмо Герте. Положила их рядом на ровную и темную поверхность стола, подошла к фортепьяно и принялась играть, размеренно и педантично, отказываясь думать, пока не вернулась девушка. Когда Герта вошла, миссис Марронер тихонько встала и подошла к столу.

— Тут тебе письмо, — сказала она.

Девушка нетерпеливо шагнула вперед, увидела два лежащих рядом конверта, смешалась и посмотрела на хозяйку.

— Возьми свое, Герта, и открой его.

Девушка испуганно взглянула на нее.

— Я хочу, чтобы ты здесь же его прочла, — заявила миссис Марронер.

— Ой, сударыня, нет… Пожалуйста, не надо!

— Почему бы и нет?

Похоже, убедительных отговорок не нашлось, поэтому Герта еще гуще покраснела и открыла письмо. Оно было длинным и явно поразило ее, поскольку начиналось словами: «Дорогая жена». Герта медленно прочла его.

— Ты уверена, что это твое письмо? — спросила миссис Марронер. — Разве не это твое, а то — мое?

Она протянула девушке второе письмо.

— Это ошибка, — с ледяным спокойствием продолжала миссис Марронер. Она несколько утратила обычные манеры и острое интуитивное чувство такта. Эта сцена словно разыгрывалась не в жизни, а в кошмарном сне.

— Разве не понятно? Твое письмо вложили в мой конверт, а мое — в твой. Теперь все ясно.

Однако бедная Герта не обладала гибким умом и не привыкла сохранять спокойствие перед лицом страданий. Ее охватило обезоруживающее и всеобъемлющее отчаяние. Она съежилась, ожидая вспышки гнева, и гнев этот вырвался из потаенной норы и опалил ее ослепительно белым пламенем.

— Ступай собирать вещи, — велела миссис Марронер. — Чтобы сегодня же тебя не было в моем доме. Вот твои деньги.

Она положила на стол пятидесятидолларовую купюру. Прибавила к ней жалованье за месяц. Она не испытывала ни малейшего сострадания к этим полным муки глазам, из которых обильно текли слезы.

— Ступай и собирай вещи, — повторила миссис Марронер. И всегда послушная Герта подчинилась.

Затем миссис Марронер отправилась к себе, рухнула на кровать и лежала лицом вниз, потеряв счет времени.

Однако воспитание и опыт двадцати восьми лет до замужества, жизни в колледже студенткой и преподавателем, независимость, которую она в себе развила, — все это заставляло ее воспринимать свалившееся на нее горе совсем иначе, чем Герту.

Через некоторое время миссис Марронер встала. Приняла горячую ванну, затем холодный душ, энергично растерлась губкой.

— Теперь можно подумать, — сказала она.

Прежде всего она пожалела, что выгнала девушку. Поднялась наверх, чтобы узнать, выполнила ли та ее приказание. Бедная Герта! Ее бурные страдания улеглись, как это бывает у детей, и она заснула на мокрой от слез подушке. Губы ее были по-прежнему сжаты, из груди вырывались сдавленные стоны.

Миссис Марронер вглядывалась в кроткое и безмятежное лицо, попутно размышляя о беззащитной натуре и не успевшем сформироваться характере, о послушании и привычке подчиняться, делавших Герту столь привлекательной — и столь же легкой добычей. А еще она думала об охватившем ее мощном порыве, о происходившей в ней огромной перемене, о том, сколь бесполезно и тщетно противиться ей, даже если она того захочет.

Она тихонько вернулась к себе, затопила камин и села возле него, теперь отринув чувства, как ранее отринула мысли.

Две женщины и мужчина. Одна — жена: любящая, верная, нежная. Другая — служанка: любящая, верная, нежная. Молоденькая иммигрантка, зависящая от них, благодарная за любую доброту, ничему не учившаяся и по-детски наивная. Ей, конечно, следовало устоять перед искушением, однако миссис Марронер хватило ума понять, насколько трудно распознать соблазн, когда тот является под личиной дружеского расположения и оттуда, откуда его и ждать не ждешь.

Гораздо проще Герте было отбрить посыльного бакалейщика; так она и правда поступила с некоторыми навязчивыми ухажерами, следуя совету миссис Марронер. Но как критиковать то, что должно уважать? Когда нужно послушание, как она могла отказать — с замутненным неведением и наивным взором, — пока не стало слишком поздно?