Крестоносцы. Полная история - Джонс Дэн

Символом тающего интереса к проблемам Востока стал тот факт, что Ираклию, съездившему в Европу в 1184–1185 годах, повсюду дали от ворот поворот, несмотря на то, что в надежде уговорить какого-нибудь правителя по примеру Фулька Анжуйского прибыть в Иерусалим в качестве избранного преемника Балдуина IV он привез с собой ключи от Гроба Господня, города Иерусалима и Башни Давида. 29 января патриарх положил ключи к ногам Генриха II Плантагенета, короля Англии, герцога Нормандии, графа Анжуйского, внука короля Фулька, племянника Балдуина III и Амори и мужа (хоть и отлученного от тела) королевы-крестоносца Алиеноры Аквитанской{123}. Генрих согласился рассмотреть предложение Ираклия надеть корону, которую некогда носил его дед, но, посоветовавшись со своими баронами и епископами, решил, что в собственном королевстве проку от него будет больше, чем в дальних странах на «защите народа Востока»[538]. Он пообещал выделить Иерусалиму деньги и солдат, но не более того. Ираклий вынужден был удалиться, ворча, что Иерусалим предпочел бы водительство короля его деньгам[539].

Отказ Генриха от короны Иерусалима лишил королевство крестоносцев как политического руководства, так и военных ресурсов. Латинские государства на Востоке не испытывали недостатка в средствах — Акра, как и другие торговые порты, процветала, а в 1183 году населению пришлось скрепя сердце заплатить налог на оборону королевства. Чего Иерусалиму не хватало, так это людских ресурсов в объеме, обеспечить который мог лишь полномасштабный крестовый поход, — а еще того сильнее стране не хватало прочной власти. После смерти Амори Иерусалим раздирали на части соперничающие ветви королевской семьи, каждая со своими группами поддержки при дворе. Амбициозные бароны объединились вокруг первой жены Амори, Агнес де Куртене (с которой он развелся после коронации на основании кровного родства), ее детей Балдуина IV и Сибиллы, а также нового мужа Агнес, умного, образованного и отталкивающе уродливого Рено де Гранье, сеньора Сидона. Другие встали на сторону второй жены Амори, королевы и византийской принцессы Марии Комнины, которая родила королю дочь Изабеллу, а после смерти Амори вышла замуж за могущественного барона Балиана Ибелина. Вдоль этих линий раскола плела интриги группа высокопоставленных дворян: Раймунд III, граф Триполи; Жослен III де Куртене (брат Агнес и номинальный наследник потерянного графства Эдесского); Рено де Шатильон, просидевший шестнадцать лет в тюрьме в Алеппо, вследствие чего питал патологическую неприязнь к исламу и горел желанием свести счеты; невзрачный и незадачливый муж принцессы Сибиллы Ги де Лузиньян, а также властный и ревностный до фанатизма магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридфор. Ненависть, которую питали друг к другу эти люди, была настолько сильна, что в 1186 году граф Триполи Раймунд предпочел заключить антииерусалимский договор о ненападении с Саладином, лишь бы не искать точки соприкосновения со своими соперниками среди франков. В запутанной сети амбиций, семейных союзов, предубеждений, личных качеств и кровной вражды, связывавшей этих людей, для средневекового франкского государства не было ничего необычного. Но, как в какой-то момент случалось почти в каждом королевстве XII века, скрепленном монархией и военной силой, периоды слабого правления в конечном итоге приводили к тому, что государство начинало пожирать самое себя.

Годы, последовавшие за коронацией Балдуина IV, можно назвать хрестоматийным примером слабой монархии. Балдуин правил чуть менее одиннадцати лет, пока 16 марта 1185 года не скончался наконец от проказы. Перед смертью король представлял собой печальное зрелище: слепой, до неузнаваемости изуродованный, мучимый постоянной болью и вынужденный передвигаться по своему королевству на носилках. Не менее печальным было и правление вступившего после него на престол Балдуина V, восьмилетнего сына его сестры Сибиллы{124}. Этот Балдуин протянул всего год, а потом тоже умер. Наследовала ему мать — королева Сибилла и ее супруг Ги, которых короновали в конце 1186 года, по завершении скандального выборного процесса. В общем, после смерти Амори корона Иерусалима перешла сперва к прокаженному, потом к ребенку, а затем к женщине, вышедшей замуж за презираемого всеми болвана. Политический раскол, усугубившийся после коронации Сибиллы и Ги, поставил Утремер на грань гражданской войны гораздо более серьезной, чем та, что разразилась между Мелисендой и Балдуином III в начале 1150-х годов. Единственное, что помешало этой войне вспыхнуть, тот факт, что над Иерусалимом нависла другая, гораздо более серьезная опасность — Саладин.

Последнее перемирие Саладина с Иерусалимским королевством истекло 5 апреля 1187 года. В то время, как писал галантный испанский путешественник-мусульманин Ибн Джубайр, султан был полон «упорства в ведении священной войны против врагов Аллаха»{125}[540]. Желания заключать очередной мирный договор у Саладина не было, как не было и недостатка в поводах к войне, конечная цель которой заключалась в овладении всеми до единого франкскими крепостями и городами. Самый удобный повод предоставил ему Рено де Шатильон, бывший князь Антиохии, который после освобождения из тюрьмы Нур ад-Дина в 1176 году получил во владение Керак, расположенный на противоположном от Иерусалима берегу реки Иордан, в области, которую называли Трансиорданией или Заиорданьем. Именно из Керака в конце 1186 года Рено совершил в высшей степени опрометчивую вылазку, ограбив богатый купеческий караван, проходивший мимо города на пути из Египта в Дамаск. Саладин точил зуб на Рено еще с 1182–1183 годов, когда тот отправил небольшой флот из пяти галер разбойничать у побережий Красного моря: там они захватывали и топили корабли мусульманских торговцев и паломников и собирались, по слухам, напасть на Медину и выкрасть тело пророка Мухаммеда[541]. Теперь же возмутительное поведение Рено явилось хорошим предлогом для отмщения.

Первое крупное столкновение войска Саладина с армиями Иерусалимского королевства произошло менее чем через месяц после истечения срока перемирия — в оазисе у Крессонского источника близ Назарета. 1 мая 1187 года группа из примерно ста сорока христианских рыцарей, в основном тамплиеров и госпитальеров, вступила в бой с семью тысячами мусульманских воинов под командованием сына Саладина аль-Афдала. Завязался жестокий бой, из которого с христианской стороны не удалось уйти живым никому, кроме Жерара де Ридфора и горстки его товарищей. «Магистру госпитальеров отрезали голову, как и всем рыцарям Храма», — сообщает один хронист[542]. И это было лишь начало.

В июле, в местности, что называется Рога Хаттина — это две вершины потухшего вулкана в Галилее, примерно в шести километрах от Тверии, — произошла катастрофа, которая до основания потрясла христианский мир. В беспощадную жару на пике лета Саладин втянул в бой христианскую армию, в которую входили почти все солдаты трех государств крестоносцев, а также то, что осталось от госпитальеров и тамплиеров после Крессона. Эта армия была спешно собрана особым королевским указом arrière-ban, согласно которому каждый способный держать оружие воин обязан был явиться из своего города или замка для защиты королевства от вторжения. Достаточно ли окажется этой армии из двадцати тысяч человек (с учетом сирийских наемников — туркополов), было непонятно. Войско Саладина — как сказано в письме, отправленном непосредственно после битвы, — «не поддавалось подсчету»[543]. Саладин набирал солдат в Египте и на Верхнем Ниле, в Дамаске и Алеппо, в Мосуле, Ираке и Джазире. Султан «жаждал победы ислама»[544]. Крестоносцы же с трудом объединились под командованием короля Ги, которому едва удалось убедить второго по влиятельности христианского правителя региона, Раймунда Триполийского, нарушить мирный договор с Саладином и сражаться во имя Креста. Чтобы укрепить дух этой ненадежной армии, тамплиеры привезли из Иерусалима Святой Крест, который обычно находился в Храме Гроба Господня и который выносили оттуда под усиленной охраной, чтобы продемонстрировать каждому большому войску крестоносцев. Крест был символом всего того, за что предки нынешних христианских воинов сражались девяносто лет назад. Исход этого дня должна была решить неисповедимая воля Божья.