У Вечного огня - Алла Герцева

 — Сын! — Люба, потянула концы платка.

 — А вон у них, — женщина кивнула на толстушку в клетчатом платке. — Девчонка подружку ножом! Тоже три года дали. Хорошо, подруга жива осталась. Уже год сидит. Шестнадцать лет было. И чему их только в школе учат? Уж больно, злые дети стали! Что дальше будет! Пересадить бы всех, кто довел людей до нищеты, до злости!  А то, ведь, они на воле ходят, бизнесмены, олигархи всякие, а дети сидят!

 Щелкнул замок, дверь распахнулась.

 — Кто на передачу! — полная женщина в гимнастерке, в накинутом на плечи полушубке, громко объявила. — Входите, заполняйте анкету!

 Люба подняла сумку, пропустив женщин, вошла, оглядела помещение. Низкий потолок, стены с облезлой краской, узкие деревянные лавки вдоль стен. Сюда Мишку приведут!?

 — Если свидание разрешат,  в другое помещение проводят! — шепнула ей на ухо, соседка по несчастью.

 Люба  опустилась на лавку.

 — Иди сюда, присядь! — позвала,  остановившуюся в дверях, мать. Опустила глаза, чтобы скрыть слезы. Совсем перестала уделять ей внимание. Она вдруг ясно увидела, как постарела, побледнела, Варвара Михайловна за эти месяцы, когда в их дом вошли одна за другой, беды.  Если со мной что-то случится,  ей не  справиться с двумя  непутевыми внуками. В тюрьму  передачи надо возить, а это не ближний свет! Наташка скоро с малышом  будет нянчиться. На одну пенсию им не протянуть. Надежда обещала помогать.   Кто ее знает. Каждый думает, прежде всего, о себе.

 — О чем задумалась? — толкнула женщину локтем в бок, старушка.

 — Так!  Надька обещала помогать. В чем проявится ее помощь? —  повернула к матери, бледное лицо с темными пятнами у глаз.

 — Сиди,  пойду бумаги оформлять! — поднялась Любаша. — Вон очередь, какая собралась! Она присела у деревянного стола, взяла из стопки,  лист бумаги. Низко наклонила голову,  рассматривая мелко распечатанные слова на разлинованных строчках. Взяла ручку, с обгрызенным кончиком из пластмассового стакана, медленно вывела на верхней  строчке  фамилию.

 — Скорее заполняйте, мне еще за разрешением  к начальству идти! — громовым голосом объявила сотрудница колонии, высунувшись, из маленького окошка, за деревянной перегородкой. 

 Люба пробежала  взглядом заполненный бланк, проверяя, нет ли ошибок, встала, подошла к окошку, положила на деревянный прилавок.

 — Ждите! — объявила женщина,  и захлопнула окно.

 Люба  присела рядом с матерью, потянула с головы платок, пригладила ладонями волосы.

 — Что ж теперь, Любаша?

 — Сказали ждать! — расстегнула верхнюю пуговицу на пальто. Только сейчас ощутила тяжелый воздух, в помещении,  с устоявшимся запахом табака, человеческого пота.  Сколько народу каждый день, здесь, ожидают свидания с родственниками,  преступившими закон, совершившими преступление. А ведь, это,  детская колония! Каково им, там,  на нарах, считать дни, часы, минуты до окончания срока!? Союз распался,  количество преступников увеличилось. По телевизору  говорят. А если увеличилось, значит, в обществе что-то нарушилось. Мне это все непонятно. Никогда не вникала, в происходящие события.

 — Тебе плохо? — Варвара Михайловна наклонилась к дочери.

 — Душно! Дышать тяжело!

 — Пойди, на улицу, я тебя позову!

 — Нет, потерплю! Вдруг сейчас объявят, а ты не расслышишь, или не поймешь. Мишку бы скорее бы увидеть!  — она опустила голову, стерла ладонью, побежавшую по щеке слезу. Убили втроем, а повесили все на Мишку. Уже двоих  на белом свете нет, прибрал Господь. Все-таки, есть справедливость! Аппеляция ничего не изменит! Она и не нужна теперь никому. За убийство должен кто-то отвечать! Кроме Мишки,  отвечать некому. Любе вспомнился зал суда. Чтение приговора. Бледное лицо сына, его пронзительный крик: «Мама!» Сам виноват! Первым начал ссору. Все так говорили. Повод был! Сережка, обесчестил несовершеннолетнюю девушку! Этот факт, мог бы смягчить приговор.  Наташка, клянется, сама бросилась ему в объятия. Обещал жениться. Нам не понять молодежь!  Услышав свою фамилию, Люба, словно очнулась от сна.

 — Федорова! Свидание и передачу разрешили! 

 — Пойдем! — Любаша положила руку на плечо матери.

 Длинная цепочка из живых людей протянулась по протоптанной дорожке, среди снежных сугробов, к низенькому одноэтажному зданию. Сумка оттягивает руки, напряглись от усилия мышцы. Закусив губу, Люба медленно переставляет ноги, согнувшись под тяжестью ноши.

 — Куда столько набрала! Иди быстрей! — слегка шлепнула ее по плечу, служительница  учреждения.  — Тащите и тащите! Дома надо было, чаще  ремешком ласкать по мягкому месту, вот бы и не пришлось терпеть унижения! 

 Еще неизвестно, как своих воспитаешь! Подумала Люба, поглядев женщине вслед. Хотя раздражение на эту злую, как ей сначала показалось, бабу, исчезло. Работа у нее такая! А нас много! Люба, приподняла сумку, затаскивая по расшатанным, деревянным ступенькам.

 Что ж, теперь? — шепотом спросила Варвара Михайловна.

 — Не знаю, мама! — она  пожалела, что взяла с собой мать. Ей хотелось остаться наедине с сыном.

 — Садитесь и ждите! Сейчас приведут! — объявила женщина, и встала у синей, облезлой двери, в конце комнаты.

 Дотянув сумку до лавки у стены, Люба села. Сердце учащенно забилось в такт частому дыханию. Будто стометровку пробежала. Варвара Михайловна присела рядом. Она поняла, дочку сейчас тревожить не надо.

 Все мысли Любы заполнены предстоящим свиданием с сыном. Рассказать о гибели Володьки с Николаем, или не надо?  Он и так, наверное, плачет по ночам!  Все-таки, живой! И за то спасибо, судьбе! Она помахала перед лицом, ладонью, глубоко вздохнула, наполнив до отказа легкие воздухом, сняла платок, положила руки на колени.

 Мишка открыл глаза, сел на постели.   Он снова представил тот день, когда конвоир, открыл перед ним дверь комнаты. Пятеро мальчишек  устремили не наго взгляд. Он сжался, словно ожидая удара.

 — Принимайте новенького! — подтолкнул его молоденький сержант.   Споткнувшись, он перешагнул порог.  Здесь на замок не запирают, вспомнил Мишка, правила поведения, зачитанные, перед строем, для вновь поступивших,  начальником колонии. Переступил с ноги на ногу, проглотил слюну.

 — Чего стал, как памятник! Проходи, вон твое место, у стены! — высокий худой паренек кивнул ему.

 Мишка прошел к кровати, с железными спинками, присел на край. Ему хотелось прилечь, закрыться одеялом с головой, и умереть. Мысль о смерти всю дорогу до колонии, в подпрыгивающей на ухабах, машине, казалась самой спасительной. После тюремной камеры, где он немного привык, теперь перемена места, привыкание  к новым людям, пугала его, наводила ужас. Только бы не били! Постоянно он молил кого-то.  Оглядывая новых соседей,  с трудом переводил, от страха, дыхание.

 — Тебя как зовут! —  спросил высокий парнишка. — Меня Пашка!

 — Михаил! — Мишка сомкнул пальцы рук, хрустнул суставами.

 — Его Иван! — указал Павел на толстого, круглолицего мальчика. — Он у нас за главного! — рассмеялся Пашка и хлопнул Ивана по круглому плечу. — По уборке!

 Мальчишки засмеялись.

 — Он тоже Мишка! — подмигнул Павел низенькому, хилому мальчику, сидящему на кровати у окна. 

 — Меня Федором зовут! — пробасил мальчик на соседней кровати, и громко закашлял.

 — А я Петро! — улыбнулся рыжеволосый паренек.

 Мишка улыбнулся ему в ответ. Сразу почувствовав расположение к рыжему, как он  окрестил паренька. Его, наверно, все рыжим зовут. Подумал Мишка.

 Два дня он лежал, отвернувшись к стене, отказываясь от пищи. На третий день, женщина в белом халате, как после узнал, врач,  крепко сжала его плечо.

 — Не будешь есть, через нос шприцем станем кормить! — ее  низкий грудной голос, прозвучал, как набат. И Мишка сдался. Он встал, долго плескался под краном в общей умывальне, потом побрел в столовую.

 — Иди сюда! — крикнул ему Пашка за столом у низкого зарешеченного окна. И Мишка пошел к новым товарищам. Начался отсчет дням, его  новой жизни.

 Тусклый дневной свет пробился сквозь оконную решетку. Утро нового дня! Еще одного дня пребывания в тюрьме. Сколько  таких дней  предстоит прожить!

 — Подъем! — объявил  дежурный.

 Ребята, один за другим потянулись к выходу.

 Мишка плеснул в лицо пригоршни холодной воды, утерся матерчатым полотенцем. Переставляя лениво ноги,  глядит в спину, идущему впереди. Строем умываться, строем в столовую. Почти, как в пионерском лагере. Почти! Разве можно сравнить! Они спорили с воспитателями, когда приходилось подчиняться общим правилам. Ругались, мол, порядки наравне с тюрьмой!  То был рай! Он  вспомнил, как убегали с зарядки на речку. Окунешься в холодную утреннюю воду, аж, дух захватывает. Выскочишь, и, не вытираясь, бежишь по тропинке. И даже,  вычитывание вожатой перед строем, не может испортить настроение. Подумаешь, лишний раз на кухне почистить картошку.