Алхимия - Вадим Рабинович

Но вернемся к Роджеру Бэкону и его «предвосхищению». Вне атомистической идеи и вопреки ей, не разделяя ее как алхимик и отлично пользуясь ею как оптик-геометр, Бэкон принимает полусернистую ртуть за одухотворенное индивидуальное соединение и… ошибается. Вместе с тем только благодаря этой ошибке он приходит к «предвидению», похожему на законы постоянства состава и кратных отношений, как бы совершая прыжок к знанию будущего с грандиозным опережением представлений своего века. Что же происходит дальше? Обобщение не осознается ни средой, ни им самим, хотя успешно используется в собственном алхимическом опыте, нимало не помогая осознанию закономерности, схваченной им же. И самое открытие, и его неосознание с вытекающим из него незамечающим непризнанием происходит из-за неприемлемости атомистики демокритовского толка в алхимии. Спустя пятьсот с лишним лет Пруст и Дальтон возвели стехиометрические закономерности в ранг фундаментальных законов новой химии. Но исток так и не вспомнили. Он безнадежно затерялся в пустынном — с точки зрения рационалистического XVIII века — средневековье.

И дело здесь не в преемственности или забвении. Догадка Бэкона (XIII в.) и законы Пруста и Дальтона (начало XIX в.) сходны лишь в пределах современного мышления. На самом деле и то и другое — исторические феномены, живые факты лишь в той мере, в какой они исторически реконструированы.

Не правда ли, диалог средневековой алхимии (XIII в.) с химией Нового времени (начало XIX в.), Роджера Бэкона с Дальтоном и Прустом, обернулся, как того и следовало ожидать, диалогом по синхронии — Бэ-кона-монаха и Бэкона-алхимика в замкнутом мире средневековой культуры. Да и запись текста Бэкона в современных химических символах мало помогла. Она — лишь удобный методический прием. Не более. Ибо алхимические языковые конструкции принципиально нетождественны новохимическим символическим аббревиатурам. Здесь вновь необходим возврат в знаковый контекст средневековья.

НЕСКОЛЬКО ОПЕРЕЖАЯ естественный ход исследования, обозначу основные идейные узлы алхимической теории и следующего из нее алхимического опыта. Согласно представлениям Фомы, первоматерия бескачественна и бесформенна, ибо в ней сосуществуют все формы сразу и потому — ни одной. В этом смысле единственное ее положительное свойство — это не быть, выступающее антитезисом к бытию. Первоматерия — основание пирамиды, предполагающее бытие всего сущего. Вершиной пирамиды мироздания является сверхбытийная реальность, где все качества, достигшие наивысшей меры, оказываются снятыми (как бы снятыми — как и в первоматерии). Между этими крайностями Ничто — Все размещаются все индивидуальные вещи мира, причастные в меру своего уникального бытия богу. Это и обусловливает субъективное начало творческого обретения в себе бога, осуществляющего напряженно личностный универсум, а в силу этого — и предельно всеобщий.

Иное дело в алхимии. Первоматерия осмысливается в дилетантски упрощенных категориях. Она — всего лишь материал для божественного формотворчества. Лишь в формах обретается качественность. Сама же первоматерия тоже бескачественна. Вместе с тем аристотелевские начала-качества есть акциденции аристотелевских начал-стихий. Но есть нечто, пронизывающее все четыре стихии — все четыре качества. Это квинтэссенция — сущностный инвариант возникшего из первоматерии качественно разнообразного мироздания. Квинтэссенция также бескачественна, но она, подобно протею, еще и безразмерна, неощутима, сближена с Ничто, которое в свою очередь отождествлено с Единым. Квинтэссенция — предел угасания индивидуализирующих качеств, достигающих высшей меры. Таким образом, пирамида алхимического универсума начинается первоматерией (Все) и завершается квинтэссенцией (Единое). Идея небытия как основание бытия и идея сверхбытия как первопричинного оправдания бытия в алхимии сняты. Алхимический космос урезан и сверху, и снизу. Земля несколько приподнята, а небеса приспущены. Творец такой модели — сам алхимик. Он богоравный демиург. Он-то и есть бесконечно личностное оправдание бытия. Его первопричина. Алхимический космос — идеализированная конструкция, выпестованная по томистскому образцу, сама же является кривозеркальным образом этого образца. Но столь универсальная модель вследствие крайней обобщенности неработоспособна. Алхимик, передразнивая, преобразует ее, микромоделируя свою же космогонию. Созидается микромир металлических трансмутаций, злато-сереброискательских превращений. Четыре аристотелевских начала в алхимии переформулируются — не отменяются — в начала алхимические — ртуть и серу (позднее — соль как момент, учитывающий средостения начал). Идея начал как принципа не упраздняется. Акцидентальный смысл алхимических начал бесспорен. Вместе с тем семантическая слитность в одном слове принципа-свойства (акциденции) и вещества (субстанции) приводит к полисемантической путанице, неразличенности, филологической аберрации, оборачивающейся субстанциализацией свойства и акциденциализацией субстанции. Ртуть — и принцип, и вещество. Также и сера. Алхимик склонен отождествлять признак предмета с самим предметом. Здесь-то и выявляется фундаментальная особенность алхимического мышления: оперирование с веществом при одновременном размышлении по поводу вещества. Образ квазинаучного мышления.

Конкретизация модели вводит алхимика в мир единичных вещей — мир металлов. Все металлы — в сущности всего лишь один металл, а именно золото, только больное. Степени несовершенства металлов — лишь различные степени болезни золота. Если, согласно представлениям Фомы, все вещи божественны именно в силу уникальности, то в алхимии уникальна лишь одна вещь — золото. Оно уже заложено в каждый металл, но окружено порчей. От нее-то и надо несовершенный металл освободить.

Все сказанное об отождествленности принципа и вещества относится и к золоту как общему принципу и как конкретному телу. Если ржавое железо как вещество превращается в золото-тело, сбрасывая коросту болезни, то принцип золотости — принцип наивысшего совершенства — совпадает с квинтэссенцией. Он только духовен. Прорыв к золотости чудодействен. Это «пресуществление». Качественная материальность смыкается с бескачественной духовностью. Две логические возможности сошлись в одну — эмпирия единичного и внечувственная эссенциальность.

Если опять-таки, согласно Фоме, и железо может совершенствоваться в своей железности, то для алхимика железо совершенствуется лишь в своей всеобщей квинтэссенциальной золотости, ибо именно квинтэссенция — поле наибольшего проявления всех качеств. Внеформенная квинтэссенция неперсонифицирована, бескачественна, недискретна и потому не может стать предпосылкой атомизма. Вместе с тем она — Единое, которое можно отождествить с одним-единственным атомом, что и сделано Псевдо-Демокритом, наделившим атом атрибутами христианского Бога[137]. Безатомный же характер первоматерии очевиден. На этом пути подступы к атомизму перекрыты.

Металл — живой организм. Болезнь металла — свидетельство того, что он действительно живой. Очеловечивание космоса и всех вещей, в нем пребывающих, — ярко выраженная направленность алхимического мышления. На этом пути возникает идея многоцветной индивидуации алхимических «акцидентальных субстанций» — идея «химической» индивидуальности. Прибавлю к этому дискретный характер «биологизированной», пресуществленческой линии средневековой алхимии, снимаемый, однако, в однородной непрерывности первоматерии, в недискретно пронизывающей функции квинтэссенции. Дискретность снимается пантеистичностью квинтэссенциально Единого, размытого по вселенской эмпирии. Элемент-принцип и элемент-вещество сначала отождествлены, позднее разведены. Алхимический элементаризм — химический атомизм. Биологическая индивидуация — физический разрушительный квинтэссенциализм. Это и есть тот перекресток, за которым начинается химия, располагающаяся (что особенно явлено в нынешнем состоянии химической науки) между биологией и физикой. Алхимия в этом смысле (если говорить фигурально) — и прошлое, и будущее химической науки; так сказать, «гиперхимия».

Для совершения чудодейственных алхимических превращений (целое переходит в целое) в мир металлов выпускается эскулап-посредник, всемогущий эликсир. Но так как «подобное лечат подобным», посредник также составлен из тех же алхимических начал, что и металлы (эмпирия алхимиков). Он ртутно-серный. Он богоподобен. Его вторым (после серы; может быть, и первым) отцом является сам алхимик. Он его сам творит. Человек и бог отождествлены в алхимике, или в его представителе — философском камне. Камень персонифицирован. Но вместе с тем и эссенциален. Слитность-тождественность души и тела; конкретно-предметного и бестелесно-сущностного.