Алхимия - Вадим Рабинович

Огонь — действенное средство расшатывания вещественной целостности. Это и физическое (обжиг, растрескивание, освобождение от примесей, уносимых с дымами), и метафизическое средство (очищение священным огнем, искупление в геенне огненной). Огонь разлагает, но и соединяет. Раймонд Луллий говорит: многие из алхимиков заблуждаются, потому что они не знают, как следует расположить огонь, который есть ключ делания: огонь и растворяет, и сгущает. Но иные, ослепленные невежеством, этого не знают (ВСС, 1, с. 880–910). Всеразрушающий, испепеляющий алхимический огонь; всесильный инженер-преобразователь, преобразующий физический облик вещества. Учитель советует только варить: варить в начале, варить в середине, варить в конце и не делать ничего иного (Turba philosophorum, 1970).

Оппозицию растворение — сгущение Василий Валентин, например, решает почти в современном химическом смысле, рассматривая ее как переход от инертного состояния материи к деятельному ее состоянию: от бездушного элемента-частицы к одушевленному веществу (ВСС, 2, с. 413–420; 421,422).

Таким образом, разрушение вещества и воскрешение вещества суть две грани алхимического мышления. Но именно первый поворот алхимической мысли (неотрывный, конечно, от второго) «предвидит» химию как науку о составе вещества, определяющем его свойства. Вот почему предложу вашему вниманию еще один сюжет: элементаризм и антиатомизм в алхимии. Или: назад к элементу-началу — вперед к элементу-частице.

ПРЕДЧУВСТВИЕ, предощущение, предвидение, прозрение, преждевременное открытие… — отнюдь не праздный ряд почти синонимов. Я расскажу здесь об одном из многочисленных предсказаний Роджера Бэкона; о том, что так или иначе может быть понято как предвидение идей кратности и постоянства состава в химическом индивиде; идей, соотносимых сейчас с именами Дальтона и Пруста (XVIII–XIX вв.). Обе эти догадки — результат алхимических штудий Бэкона. Можно было бы, сообразуясь с конечной целью алхимических исканий — поиском философского камня, счесть это предположение о столь фантастическом сходстве Бэкона, с одной стороны, и Пруста и Дальтона — с другой (в их отношении к природе химической индивидуальности) за игру ума. Если к тому же припомнить, что алхимия — одна из оккультных наук средневековья, то сделать это будет и того легче — без колебаний, без сожалений.

Но есть иная возможность. Все имеет свои истоки. Слабый росток эмпирического наблюдения крепнет и превращается в могучее дерево фундаментального знания. Тогда алхимия всего лишь недохимия. Роджер Бэкон — это недо-Дальтон и недо-Пруст, а его догадки — недо-законы о постоянстве состава и кратности. В этом случае все выстраивается в однолинейный ряд. А рассуждения об исторических развилках, тупиках, перепутьях и прочем снимаются. Тогда-то (заведомо заострю!) слова «Я тебя насквозь вижу» можно принять за предощущение открытия Рентгена, а Леонардо да Винчи можно посчитать предтечей нынешних космических полетов[123].

Есть и усредненный способ, по которому дело могло бы обстоять примерно так. Там, где Бэкон — экспериментатор-материалист, он — почти Пруст и почти Дальтон. Там же, где он маг, схоласт и мистик (нарочно все вместе!), он — бесплодный герметист.

Но можно поступить и вовсе иначе. Посчитав его теоретическую догадку, хотя и не осознанную ни им, ни его окружением, за нечто, похожее на эти два закона новой химии — постоянства состава и кратных отношений, примем эту догадку не за абсолют, а лишь за точку отсчета, привязанную к современному состоянию науки. С нее-то и начнем историческую реконструкцию. Тогда, возможно, два достаточно распространенных, хотя и противоположных взгляда на Бэкона (Бэкон преодолел поле тяготения современной ему среды настолько, что сравним с ученым Нового времени; или: Бэкон «никогда не понимал, что такое экспериментальный метод») будут сняты[124].

В чем же состоит «догадка» Бэкона и почему она осталась не осознанной и автором, и средой, оказавшись на протяжении полутысячелетия вне алхимического обихода — за пределами природоведческой европейской традиции?

Передо мною трактат знаменитого оксфордца «Speculum Alchemia» («Умозрительная алхимия», или «Alchimia mirror» — «Зеркало алхимии») (Bacon, 1702; Морозов, 1909, с. 50–93). Этот трактат Н. А. Морозов назвал «самым стройным из всех, дошедших до настоящего времени», а про его автора сказал, что «…при других условиях из Бэкона вышел бы Ньютон современной химии» (1909, с. 60). Опять-таки дань модерни-заторским установкам.

Большая часть трактата посвящена поискам красного эликсира, способного превращать любой металл в золото. Этот поиск осознавался Бэконом как опытный (в специфически средневековом понимании опыта). Искомой же панацеей должно быть некое соединение ртути и серы как смесь отцовского и материнского начал, дающих в их сочетании жизнь камню философов.

«…Ни ртуть, ни сера, — пишет Бэкон, — не могут сами по себе, в отдельности, зародить металлы, а лишь соединившись друг с другом, они порождают и их (металлы. — В. Р.), и многие минералы. Следовательно, очевидно, что наш камень должен родиться из соединения этих начал и иметь красный цвет… (речь идет о киновари HgS. —В. Р.)» (с. 78).

«Если бы мы выбирали один из семи духов (spiriti) — ртуть, серу, соединение изменчивого цвета, содержащее ртуть и серу (вероятно, полусернистую ртуть. —В. Р.)[125], живую серу, орпимент и аурипигмент, реальгар, мы не могли бы их усовершенствовать, потому что природа доводит до совершенства только определенную смесь (курсив мой. — В. Р.) обоих родительских принципов…» (вероятно, киноварь. —В. Р.) (с. 79).

«…Ртуть и сера должны находиться в таком точно отношении, которое нужно еще найти… В природе встречаются тела, в которых оба начала соединены уже в нужной пропорции, сгущены и связаны по надлежащим правилам (с. 50)… Ищи эти тела, подвергай огню, очищая, проверяй отношение, улучшай и совершенствуй состав… Мы найдем некое тело, составленное из ртути и серы, над которым природа мало работала. Выберем тело, содержащее светлую, красноватую все же, не вполне совершенную ртуть, смешанную по определенному правилу равномерно и в должном отношении с серой. Это вещество надо высушить до твердости, очистить его огнем, который может сделать его в тысячу раз яснее и совершенней, чем то же тело, сваренное естественной теплотой… Тела состоят из более простых тел, смешанных в строгом отношении, от чего зависит их вид, прочность и склонность к воздействию огня» (с. 82–83)[126].

Цитированные выдержки свидетельствуют, что Бэкон не только знал, но и оперировал с двумя индивидуальными соединениями ртути и серы: сернистой ртутью HgS (киноварью) и полусернистой ртутью Hg2S; ему был ведом принцип стехиометрии; он отдавал себе отчет в том, что отношение составляющих химическое соединение элементов является фактором, определяющим свойства этого сложного соединения.

Однако из-за небольшого числа объектов Бэкон привлекает для подтверждения настойчиво повторяемого принципа лишь два соединения, не выходя за пределы взаимодействия ртути и серы. Слишком мало было известно тогда химических элементов, понятых и осознанных как индивидуальные тела.

Изложенное может быть с известной долей риска модернизации[127] истолковано как смутное «предощущение» законов постоянства и кратных отношений. Но несколько осовременивая результат, еще раз напомню, что полусернистой ртути Hg2S как индивидуального соединения, как следует из общеизвестных основ аналитической химии, не существует. Это — конгломерат, смесь киновари HgS и свободной ртути Hg. Смесь, конечно же, не индивидуальное соединение, хотя и принята Бэконом за «химический» индивид[128]. Ошибочное представление об исследуемом веществе, к которому пришел Бэкон опытным путем, привело его к верному с нынешней точки зрения теоретическому обобщению. Но почему же все-таки произошла столь счастливая ошибка?

Чтобы ответить на этот вопрос, стоит рассмотреть судьбы атомистики Демокрита в средневековые времена (Зубов, 1965, с. 61–73). Это и есть ближайший контекст «химического» умозрения Бэкона. Демокритов-ский атомизм, вошедший в средневековое природознание (XII–XIII вв.), вместе с латинизированным и существенно трансформированным Аристотелем, давал себя знать лишь в слабых отголосках, подобно мощному некогда эху, расколотому среди тяжелых замков ранней готики на множество невнятных отзвуков, улавливаемых во вторичных списках средневековых философов. Решающую роль играл морально-этический фактор. Атомизм Демокрита (а вместе с ним и эпикуреизм) был отмечен печатью моральной отверженности. «Апроноэсию» (мир возник из случайных сочетаний атомов, а не по промыслу божьему) — вот что инкриминировало средневековье Демокриту с его атомизмом. На все, что подтверждало этот тезис, было наложено табу, заведомо исключавшее возможность серьезного спора с атомистической доктриной. Недаром Альберт Великий, современник Бэкона, усматривал эпикуреизм в ереси Давида Динанско-го (XII–XIII вв.), развивающего учение о единой материи (с. 64). Хотя Исидор Севильский (VI–VII вв.) и принимает атомизм для объяснения молнии и распространения инфекций, Эпикур (IV–III вв. до н. э.) и ему отвратителен и чужд. Он — «свинья, валяющаяся в плотской грязи»[129] (с. 67).