Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ниэльму непросто далось расставание с Эллейв, к которой он успел крепко привязаться. Ещё с вечера, когда стало известно об её отъезде, мальчик был грустный; вместо отца или деда в постель его уложила Эллейв и долго читала ему подаренную книгу, пока он наконец не заснул. Рано утром будить его для прощания не хотели, но Ниэльм проснулся сам. Эллейв в плаще с поднятым по случаю дождя наголовьем уже садилась в повозку, когда послышался крик:
— Госпожа корком!
Ниэльм, поскальзываясь, бежал по двору через лужи и грязь — в ночной рубашке и туфлях на босу ногу. Эллейв уже поставила сапог на подножку, но, заслышав оклик, убрала ногу и повернулась, а в следующий миг Ниэльм влетел в её раскрытые объятия. Чтобы мальчик не промок под дождём, Эллейв села с ним в повозку, устроив его у себя на коленях и прижав к своей груди.
— Госпожа корком, останься ещё, — всхлипывал Ниэльм, обнимая её за шею.
— Не могу, мой родной, — вороша пальцами его светлые кудри, вздохнула Эллейв. — Мне нужно уходить в море.
Мальчик уткнулся в её плечо, потом вскинул лицо, и она ласково смахнула мокрые дорожки с его щёк.
— Мы обязательно ещё увидимся, дружище мой.
— Когда, госпожа Эллейв?
— Пока точно не могу сказать... Но приблизительно — не раньше конца лета, а может, и в начале осени. Ну-ну, не грусти. — Эллейв крепко вжалась губами в его лоб.
С Онирис она уже попрощалась, та стояла под навесом крыльца, зябко кутаясь в накидку: утро было прохладное. Ниэльм долго не мог оторваться от Эллейв, пока его не забрал наконец батюшка Тирлейф. Отец торопливо пересёк двор со свёрнутым пледом под мышкой, подошёл к открытой дверце и протянул руки к Ниэльму:
— Сынок, пойдём. Госпоже Эллейв нужно ехать, не будем её задерживать.
Ниэльм не сразу оторвался от Эллейв. Лишь когда та ласково шепнула: «Иди, родной. Батюшка тебя ждёт, уже весь промок под дождём», — он наконец позволил рукам отца закутать себя в плед и унести в дом. Пока он его нёс, Ниэльм поверх батюшкиного плеча мог видеть Эллейв, которая вышла из повозки и стояла, глядя ему вслед. У мальчика вырвался судорожный всхлип, и Эллейв, дрогнув бровями, качнула головой: «Не надо». Ниэльм подавил в себе рыдание.
Наверное, сейчас, пока он маленький, ему можно плакать. А когда он вырастет и сам станет коркомом, слёзы будут уже неуместными и глупыми... Так думал Ниэльм, пока заботливые руки батюшки укладывали его в постель, которую он поспешно покинул, разбуженный пронзительным ощущением печали. Матушка пока не показывалась из своей комнаты, а сестрица Онирис ещё стояла на крыльце, провожая взглядом отъезжающую повозку. Несмотря на то что у госпожи Эллейв была своя комната, частенько по утрам она выходила из комнаты Онирис. Однажды Ниэльм, грешным делом, решил рано утром послушать под дверью, что они там делают, услышал звуки поцелуев и, зажав себе рот, на цыпочках убежал.
К полудню дождь кончился, погода наладилась, но всё равно чувствовалась грусть и пустота. Онирис в этот день вышла подышать свежим воздухом только к вечеру: гнетущая печаль висела камнем на сердце, и она ощущала даже телесную слабость и недомогание. Снова ей казалось, будто у неё оторвали половину души.
А спустя некоторое время настала пора прощаться и с Верхней Геницей. Начались суетливые сборы, укладывались дорожные ящики и сундуки, а Онирис с тяжёлым сердцем бродила по саду, то и дело смахивая прорывающиеся наружу слёзы. Её мучило то, что они так скверно расставались со Збирой. Со дня той потасовки, закончившейся лёгким ранением Эллейв, они так больше и не поговорили по душам: сначала Онирис злилась на Збиру и избегала её, а потом Збира поздним вечером пришла домой с молодым мужем, и ей стало не до Онирис. Сперва девушка решила, что эта скоропалительная свадьба была устроена Збирой назло ей, но потом подумала: Збира ведь сама говорила, что мужья у неё будут так или иначе, независимо от того, согласится ли Онирис стать её супругой. Вот и настало это время, только и всего. Ну, и ещё, быть может, тётя Беня к этому руку приложила, сурово сказав дочке, чтоб та остепенилась и вплотную занялась созданием семьи, вот Збира и не ослушалась. Утром они с матушкой поговорили, а уже вечером у Збиры был муж. И не первый встречный, нет, а тот дерзкий парень, смело разговаривавший с ней у озера. Онирис припомнила, что в кусты Збира тогда утащила совсем другого юношу, но, видно, в сердце ей запал не он, а его бойкий на язык товарищ. Казалось бы, ну и что? Мало ли таких, бойких? Тогда, на озере, Онирис только его голос из зарослей слышала и оценила дерзость его ответов Збире, а потом уже и своими глазами увидела. И поняла, почему выбор пал на него: в нём чувствовалась какая-то внутренняя твёрдость, высокая самооценка и чувство собственного достоинства. Чем-то он напоминал Зейдвламмера — такой же породистый, незаурядный, яркий, притягательный. Что и говорить: и любимого коня, и мужа Збира выбрала с большим вкусом и знанием дела. Она умела выбирать самое лучшее.
Страсти между молодожёнами кипели такие, что Онирис боялась лишний раз по дому или по саду пройтись, чтобы не наткнуться на целующуюся и обжимающуюся парочку. Ну и, опять же, кусты как излюбленное место для утех остались в жизни Збиры, только теперь она там не всех парней подряд «пробовала», а только Эмерольфа любила до потери пульса. Так и ходил он, бедолага — весь залюбленный, но счастливый.
С Онирис Збира стала не то чтобы холодна, но как-то отдалилась. Только по утрам за столом они кратко и суховато здоровались, а в течение дня могли не обменяться и словом: Збира то на работе пропадала, то с Эмерольфом миловалась. Сожалела ли Онирис, что не выбрала Збиру, что не ответила согласием на её предложение? Конечно, нет. Она и представить себя не
