Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Именно в сфере финансов и кредитной ответственности (предмет непосредственной деятельности любого кооператива) разобщенность членов была наиболее очевидна. Кредитный кооператив мог собрать немало разнообразных ссуд, в том числе от Госбанка, земств, и больших сельскохозяйственных обществ, наряду с депозитами местных жителей. Созданный таким путем ссудный фонд распределялся среди членов товарищества; все они несли коллективную ответственность перед кредитором или кредиторами кооператива. Согласно логике коллективной ответственности, правление и рядовые члены отказывали в ссуде безнадежно бедному хозяйству из страха самим выплачивать его будущие долги. В случае невозвращения кем-либо ссуды срабатывала комбинация общественного давления и административного принуждения, чтобы заставить должника погасить долг. Согласно Положению 1904 г., каждый член был также лично ответственен перед кооперативом своим имуществом. Это должно было усилить эффективность коллективной ответственности: если член кооператива не выполнял своих финансовых обязательств, а другие считались ответственными за него, то они могли изъять имущество нарушителя в виде компенсации.

Однако закон о неотчуждаемости имущества крестьянина всегда имел приоритет, и тем самым почти все имущество крестьянина автоматически исключалось из списков вещей, которые могли быть конфискованы в случае неплатежа. Те же самые условия подразумевали, что практически никакое крестьянское имущество не могло быть принято в качестве залога при предоставлении ссуды. В Европейской России и Западной Сибири менее одного процента ссуд было поддержано каким-либо имуществом; остальное предоставлялось на условиях личного доверия или иногда под гарантию третьих лиц (поручительство)[483].

Конфискация той малой доли имущества, которая все же была отчуждаема, требовала участия сословных крестьянских властей и земских начальников. Когда кооперативные правления просили местные власти помочь им взыскать долги, им отказывали на том основании, что это противоречило миссии властей — защищать интересы крестьянского сословия. Крестьянские органы особенно не желали помогать кооперативам, потому что вполне справедливо чувствовали в них угрозу — всесословные учреждения дискредитировали и подрывали влияние сословных. Как выразился один волостной старшина: «Выдавали у меня не спрося, сами и взыскивайте»[484].

Из-за отсутствия эффективной административной поддержки, общественное давление было основой коллективной ответственности. Степень его зависела от степени дружественных отношений правления кооператива с его членами и членов друг с другом, а этот механизм функционировал только в небольших по численности членов и территории учреждениях. Общественное давление хорошо работало в германских ассоциациях (одна из моделей, которой русские законодатели пытались подражать), где средний кооператив состоял из ста членов и действовал в одном городе или деревне; кроме того, немецкие кооперативы могли конфисковывать имущество членов в случае неплатежа. В России средний кооператив в 1913 г. имел в своем составе 681 хозяйство и число хозяйств-членов продолжало расти; при этом в нем не существовало почти никаких приемов работы с имущественным залогом, а члены были рассредоточены по нескольким деревням. По другим оценкам, в 1912 г. 90 % кредитных кооперативов имели по 500 членов и более, а половина — по 1000 членов и более[485].

В этих показателях отразилась как государственная политика (множество малых кооперативов нуждалось бы в большем финансировании), так и позиция большинства специалистов. Даже когда местный персонал признавал, что большое число членов вредно для цельности, они продолжали отклонять заявки на учреждение меньших кооперативов, поскольку «интеллигентских сил» было недостаточно, чтобы контролировать работу такого большого их числа[486]. Размер также был важен для членов правлений с позиции окупаемости вложений: в кредитных кооперативах большее число членов означало больше депозитных вкладов. Существовали также и социальные аспекты проблемы: зафиксированные в рапортах с мест случаи ссор и взаимных обвинений показывали, что кооператив, который будет слишком избирателен в подборе членов, вызовет гнев соседей, и это все равно через какое-то время вынудит его к расширению. Чем больше было в кооперативе членов, тем меньше правление знало о надежности каждого из них, тем меньше каждый член знал о других, тем меньшей была вероятность, что коллективная ответственность в форме общественного давления даст какие-то результаты[487].

Большим числом членов и отсутствием четких правил приема в кооператив и представления ссуд объясняются разнообразные практики, которые сами кооператоры клеймили как некультурные и местечковые: кумовство учредителей, преимущественная выдача ссуд членам семейного клана или внутри своей патронажной группы, а также по знакомству или личному покровительству, кредитование кого попало, пока не кончались деньги, равномерное распределение ссуд по душам среди всех членов кооператива или всей деревни и, наконец, взяточничество[488].

Статистики неоднократно пытались найти широкие социально-экономические модели, которые помогли бы им понять реальные механизмы формирования состава кооперативов и выдачи ссуд. Они предполагали, что даже если инспекторы не были последовательны в своих инструкциях членам, даже если буква закона не требовала, чтобы члены следовали определенному набору правил, и даже если собственность не могла бы использоваться как основание для распределения и возвращения ссудных капиталов, то все-таки социальное поведение крестьян органично вписывалось в некие модели. Исследователи сосредоточились на благосостоянии хозяйств в рамках определенной территории, измерявшейся площадью пахотных земель и количеством домашнего скота во владении крестьянской семьи; по каждому показателю создавался определенный «слой» хозяйств — владевший, скажем, одной, двумя, тремя или более лошадьми; потом они повторяли исследовательскую процедуру для членов местного кооператива и сопоставляли результаты. Статистики уверенно заявили о результатах, однако их выводы зачастую были взаимоисключающими: «богатых» много, а «бедных» почти нет; «среднее» крестьянство преобладает над богатым и бедным; «бедные» в большом количестве состоят в кооперативных учреждениях. Итоги противоречили друг другу не только в разных исследованиях, но и в рамках одной и той же работы: из каждого показателя (земля или домашний скот) выводилось свое заключение, а различные заключения получались при использовании одного и того же показателя в различных кооперативах. Свидетельства, носящие анекдотический характер, а также местные обзоры подтверждают отсутствие единых моделей: некоторые правления распределяли ссуды «по знакомству», другие — по родству, третьи — на основании жительства в той же самой деревне (и таким образом осуществлялось подушное распределение), четвертые — по принципу богатства и финансовой надежности, а пятые — вообще без какой-либо доступной наблюдению логики[489].

Указывая на подобные тенденции, исследователи выражали тревогу, что кумовство и личное покровительство извращают трудовой принцип как критерий для предоставления ссуд, и инспекторы старались препятствовать так называемой «групповщине»[490]. Другие теоретики, исходя из выборочных результатов статистических обследований, предупредили о появлении состоятельного слоя или класса, который будет подрывать новые учреждения изнутри: «надо признаться, нередко, из орудия борьбы с кулачеством кооператив становится могучим орудием в руках тех же кулаков».