Лабиринт - Яэко Ногами

званом обеде друг его дяди Юань Ши-кай 63, достигший тогда зенита славы. Смакуя это блюдо, которое он вкушал сейчас почти с тем же наслаждением, что и тогда, на обеде у выдающегося государственного деятеля Китая, граф Эдзима невольно предался воспоминаниям о людях, которые теперь уже стали почти историческими личностями. И это доставляло ему не меньшее удовольствие, чем лакомое кушанье. Сегодня он был в ударе и пользовался большим успехом за столом.

Граф Эдзима являл собой полную противоположность своему старшему брату Мунэмити. Энергичный, деятельный, блестящий оратор, он проникал в потаенные уголки деловых и политических сфер, куда доступ был закрыт даже для таких влиятельных особ, как Таруми. Немалую роль при этом играла его родословная. Своим друзьям он был надежной опорой, а противникам внушал страх. Старшего брата — Мунэмити прозвали Чудаком из Сомэи, а его называли Старым Воробьем с Фудзимитё64. Однако, как и вся титулованная знать, он был чопорным, капризным и высокомерным, хотя и в меньшей степени, чем его брат; иметь с ним дело было нелегко, он знал себе цену и от простых смертных держался на расстоянии. Он был ревностным сторонником континентальной политики военных кругов. Этим он славился так же, как своими белыми, как снег, седыми старомодными усами, длинными и пышными, какие носили еще во времена императора Мэйдзи. Орлиный, с небольшой горбинкой нос и особенно эти усы придавали ему величественный вид.

Слева от графа сидела жена Масуи — Мацуко. Китайские блюда не приводили ее в такой восторг, как других, и, по правде говоря, она не совсем понимала, чем тут восхищаться. Все же Мацуко считала, что ради приличия надо поддерживать разговор, касающийся Китая. Мацуко была рьяной поборницей хорошего тона. И она не столько наслаждалась ласточкиным гнездом (любимым блюдом императора Гань Луна), сколько напрягала свою память, стараясь придумать что-нибудь такое, о чем можно было спросить.

— Мм... вот что я хотела спросить...— начала она, облегченно вздыхая и глотая слюну, как школьница, вспомнившая наконец заданный урок.— А императрица Си Тай 65 в то время изволила еще пребывать в живых?

Положив на стол веер из ажурных пластинок слоновой кости, Мацуко приготовилась слушать ответ графа.

— Да, тогда она была еще жива. Замечательная китаянка! У китайцев были великие женщины. Взять хотя бы императрицу Цзэ Тянь-у 66. Хотя историки отзываются о ней неодобрительно, но, несомненно, это была выдающаяся личность.

Однако познания Мацуко относительно личности императрицы Цзэ Тянь-у были весьма ограниченны — ей известно было только имя повелительницы, поэтому она предпочла вернуться к вопросу об императрице Си Тай.

— Скажите, граф, это верно, что, когда императрица Си Тай давала аудиенцию, по обе стороны ее трона ставились огромные вазы с пионами?

Граф Эдзима громко рассмеялся и, покровительственно кивая головой, подтвердил правильность сведений, которыми располагала Мацуко. Продолжая улыбаться, он обратился к ее мужу, сидевшему напротив него.

— Господин Масуи, а ваша жена, оказывается, недурно знает Китай!

На комплимент графа Масуи ответил подобием улыбки — чуть дрогнули глубокие складки на лице. Он почти никогда не смеялся громко. Рэйдзо Масуи был невысокого роста, коренастый, представительный мужчина. Его лицо, с большим носом, с гладкой, упругой кожей цвета копченой сельди, всегда сохраняло выражение высокомерное и решительное. С первого взгляда видно было, что это человек недюжинный, с твердым, как кремень, характером и вместе с тем ловкий, изворотливый — такого голыми руками не возьмешь. Он был чрезвычайно скуп на слова и по сравнению со своими соседями за столом казался особенно надменным и властным. Оц, сидел между хозяином дома — стариком Инао — и Таруми. Старый Инао казался чем-то удрученным и выглядел так, словно он только что перенес тяжелую болезнь. На его высоком лысом лбу выступили капельки пота. Ворот голубовато-серого кимоно — такого же цвета было и хаори (Хаори — верхнее короткое кимоно)  — открывал худую морщинистую шею.

Таруми, привыкший при любых обстоятельствах носить маску невозмутимости, сохранял вид полного безразличия.

Масуи, Таруми и Инао по-разному одевались, у них были разные манеры, и внешностью они не были похожи друг на друга, но духовно они были связаны весьма крепкими узами. Подобно тому как паук вырабатывает клейкую жидкость, из которой он плетет свою паутину, каждый из них вынашивал планы и проекты, которые должны были приносить им новые прибыли и новые победы над их конкурентами и противниками. Но только Масуи с его надменным и презрительным выражением лица, говорившим о непреклонности воли и независимости, казался типичным представителем финансового капитала, понимавшим, что теперь нет необходимости заискивать, как прежде, перед аристократией. После той выдержки и холодной решимости, которую финансовые тузы проявили во время краха банка Дзюгогинко в 1913 году, такая позиция в отношении аристократии стала как бы выражением их нового самосознания. Пренебрегая знатью, они стали еще быстрее обогащаться. Японский капитализм достиг стадии полной зрелости. С такой же легкостью, с какой срывают с дерева созревшие плоды, финансовый капитал стал загребать все, что ему хотелось. Между тем в недрах общества незаметно совершались процессы, которые время от времени прорывались наружу неожиданно, как внезапные перемены погоды. До сих пор принимались меры предосторожности против опасности, угрожавшей слева, а теперь обстоятельства вынуждали обратить внимание и на опасность справа. Безрассудные, экстремистские действия крайних правых элементов поставили сильных мира сего в тупик, и пока они размышляли над тем, что предпринять, то один, то другой из них падал жертвой фашистских террористов. Наконец произошли события 26 февраля. Финансисты уподобились крестьянину, застигнутому грозой в поле: не разгибая спины, он прислушивается к отдаленным раскатам грома, с тревогой посматривает на тучи, закрывающие солнце, думает, как бы поскорее убрать сжатый хлеб, и в эту минуту молния ударяет над самой его головой.

Однако страх не лишил их мужества и не заставил отказаться от своих планов. Они и в этом были похожи на крестьянина. Как бы ни бушевала гроза и как бы долго ему ни пришлось лежать в поле ничком, он знает, что в конце концов небо прояснится и он снова сможет приняться за работу. Так и они знали, что обстановка рано или поздно изменится, и искали путей, наиболее выгодных для себя.

Сближение с такими людьми, как граф Эдзима, приобретало теперь новый смысл для Инао, Масуи и Таруми.

Сын повара Ё, миловидный подросток, одетый в синюю китайскую одежду, внес огромную китайскую вазу, наполненную заморскими овощами, что вызвало новые возгласы одобрения; по обилию