Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

но когда опасность и война неизбежны, следует научиться в первую очередь любить свою patrie. Сен-Пьер отражает эту эволюцию, когда его сына (по ошибке) объявляют погибшим во второй сцене первого акта:

Он погиб, и мои слезы… Но что я делаю? О моя страна!

Когда я спасу тебя, я смогу оплакать своего сына!

Любовь к родине, о чистое и яркое пламя,

Разожги в моей груди свои щедрые чувства;

Пусть твой огонь высушит мои отеческие слезы.

Моя страна, мой король, Франция зовут меня,

А не кровь сына, которому пришлось умереть за нее.

Через подобные сцены Беллуа стремился наставить и спровоцировать подражание. Он писал: «Пусть те, кто выходит из нашего театра, не говорят: “Великие люди, которых я только что увидел, были римлянами; я не родился в стране, где могу подражать им”. Пусть они говорят, хотя бы иногда: “Я только что увидел французского героя; я тоже могу стать таким”»[278]. В числе героев Беллуа были представители разных социальных групп: простолюдины из третьего сословия, аристократы, король и в некоторых случаях женщины. Гендер в новом комплексе патриотизма, гражданственности и военной службы отмечал разреженное пространство для исследования. В то время как принять в качестве идеальных героев различных мужчин становилось все проще, фигура героини и качества женского героизма, или «героинизма», оставались спорными. Военная политика и практики, а также культурное воображение в театральных пьесах показывают параллельное ослабление и укрепление юридических и культурных норм патриархата[279].

Женщины, война и «героинизм»

Глубоко укоренившиеся убеждения в отношении гендера принижали роль патриотизма, гражданственности и военной агентности женщин. Несмотря на салический закон, застарелые предрассудки гласили, что женщины неспособны на чувство патриотизма и не обладают гражданскими достоинствами. Даже просвещенные попытки переосмыслить подобные стереотипы подтверждали их твердость. В своем “Essai sur le caractere, les moeurs et lesprit des femmes dans les differents siecles” («Эссе о характере, манерах и понимании женщин в различные эпохи», 1772) Антуан Леонар Тома предлагал изучить, «могут ли женщины, столь открытые для дружбы, любви и сострадания, возвыситься до любви к родине, распространяющейся на всех граждан, и любви к человечеству, включающей все нации» [Thomas 1781: 144]. Хотя Тома соглашался с преобладающей точкой зрения, согласно которой женщины не могут «возвыситься до любви к родине», он винил в этом общество, а не гендерный эссенциализм [Ibid.: 144–146]. Исключение женщин из общественной жизни сделало их неспособными на патриотические чувства. Это было проблемой воспитания, а не природы. И все же аргументы Тома быстро переходили в стереотипизацию логики. Женский разум попросту не может осмыслить общество за пределами домашнего хозяйства. Любовь к человечеству и родине, заключал Тома, – «эти обширные величины для них непостижимы» [Ibid.: 146].

Такое сексистское и эссенциалистское мышление, которое Руссо дополнительно популяризировал в «Эмиле» (1762), не позволяло представить женщин патриотками. В “Encyclopédie” отсутствовало слово citoyenne, или гражданка, а в статье о citoyen («гражданин») слуги, дети и женщины отмечались как зависящие от paterfamilias, то есть главы семейства, мужчины [Smart 2011:1]. Историки изучили представления о женской гражданственности и показали, что ее тогда считали бессмысленной, несуществующей или в лучшем случае видели как проявление отсутствия в публичном пространстве или пассивности, в то время как мужская гражданственность характеризовалась присутствием и активностью [Ibid.: 1–2][280].

Традиционные представления о женщинах в роли военных агентов были в равной степени полны предрассудков. Жалобы на женское влияние сделали понятия «женский» и «военный» взаимоисключающими. Жестокость и боевые задачи ассоциировались с понятиями мужчины, знатности, общественной жизни и с агрессивными концепциями чести и самопожертвования. Женщины, которые приравнивались к частной сфере и оборонительной концепции чести, могли «перейти» в мир мужской активности лишь в исключительных обстоятельствах и при определенных условиях. Женщина могла быть вынуждена применить жестокость, чтобы защитить собственность отсутствующего мужа (например, если он ушел на войну и потому не мог защитить ее сам). Такие женщины действовали исходя из своеобразной заимствованной агентности, заняв место мужчины и обретя некоторые из его привилегий. Это произошло с «амазонками Фронды» – женщинами, которые приняли участие в вооруженных восстаниях Фронды принцев в период с 1650 по 1653 год[281]. Тогда возникло несколько стимулирующих условий для такого «пересечения»: эти женщины были дворянками, а еще они действовали в отсутствие мужей, зачастую ради защиты их собственности или интересов[282]. Эти обстоятельства сделали возможной и легитимной временную гендерную трансгрессию, главным образом потому, что она не создала угрозы и уж тем более не изменила менталитет или социальную систему. После Фронды гендерные коды вернулись к прежнему положению, и Людовик XIV существенно сократил число женщин, имевших право участвовать в армейской жизни. Любая женщина, пытавшаяся тайком проникнуть в ряды французской армии, притворившись мужчиной, в соответствии с указом от 19 декабря 1666 года подлежала наказанию. Согласно этому указу, зачисленные на службу военные, скрывавшие свою личность, отправлялись на каторгу.

Популярные пьесы, такие как “Le siege de Calais” Беллуа, едва ли оспаривали эти нормы и во многих случаях лишь закрепляли их. Персонажи пьесы Беллуа придали ей обманчивый налет «феминизма», поскольку в исторических упоминаниях об осаде Кале француженки не упоминаются. Для своей пьесы Беллуа создал персонажа женского пола Альенор. Альенор была знатной дочерью графа де Вьен, губернатора Кале, и считалась «образцом для подражания для своего пола», первой среди равных во Франции, полной героинь:

…вот увидишь, слава приведет к ее кончине,

Франция теперь богата героинями:

Не только супруга Эдуарда и надменная Монфор

вправе презирать смерть (акт 2, сцена 5).

Альенор и другие жительницы Кале активно участвуют в военных действиях, придумывая и воплощая собственные планы. Альенор помогает жителям придумать два тактических плана для завершения осады – либо поджечь город и совершить благородное самоубийство (акт 1, сцена 6), либо сжечь город и вступить в финальный бой, чтобы умереть героями (акт 2, сцена 5). Она призывает женщин Кале участвовать в роли прямых военных агентов. Для коллективного самоубийства и нападения соответственно Альенор предлагает мужчинам Кале:

Вы увидите, как и я, что ваши верные супруги

Поощряют ваши до охоты жестокие руки:

Держа своих отцов и супругов в объятиях,

Из наших горящих домов бросимся с вами (акт 1, сцена 6).

Идите; вы должны вооружить своих дорогих возлюбленных

Или сохранить сталь для своих закаленных рук,

В то время как факелы, которые сожгут Кале,