Черкес 5. Спасти кавказского пленника - Greko

Послушав хозяина, я открыл для себя, что за его велеречивыми цветастыми оборотами скрывается явное преувеличение успехов черкесов. Его послушать, так Вельяминов едва ноги унес за Кубань. По всему выходило, что старик ездил англичанам по ушам. Рисовал им воодушевляющую картинку. Любую мелкую стычку, захват стада или пленного выдавал за великую победу. Всё, лишь бы англичане слали в Константинополь хвалебные реляции и не соскочили с крючка. Я видел в этом скорее отчаяние. И хитрый способ поправить свои дела.

— Достойнейший! Мне сказали, что вас называют правой рукой Хаджуко Мансура. Что случилось с Аслан-Гиреем и его тестем Махмудом, чьим советам я многим обязан?

— Оба погибли, — признался Шамуз. — Много храбрейших дворян, великих воинов, пали этим летом в боях.

— Я был на Адлер-мысе во время русского десанта. Та же беда! Не только уздени, но и князья сложили свои седые головы в битве, — добавил я, не скрывая скорби. Бедный старик Махмуд. Он так гордился зятем и боялся за внуков.

Шамуз замолчал. Смотрел на меня из-под кустистых бровей, догадавшись, что меня на мякине не проведешь. Пытался уловить оттенок недовольства на моем лице. Я демонстрировал каменное спокойствие.

— Мы каждый раз с нетерпением ожидаем новых писем из Константинополя, — неожиданно признался он, снова впиваясь взглядом. Он словно ожидал увидеть смятение или беспокойство. — Они очень для нас важны. И волнительны. Объединяют нас. Многие собираются вместе, чтобы их послушать.

Какой-то скрытый подтекст таило в себе это признание. Я не мог уловить намеков старого шапсуга. Обо мне что-то написали такого, чего стоило опасаться?

— Мистер Белл тоже много пишет, — ответил я и закинул удочку. — Вопрос — кому?

«Подозрителен, как черкес», — раз услышанная поговорка крепко врезалась мне в память. Я планировал разыграть эту карту максимально эффективно. По-моему, Шамуз крючок заглотил.

— Вчера в ближайшей бухте, в двух часах езды отсюда, к берегу подходила шлюпка с русского корабля. Просили барана в обмен на соль. Врали, что голодают. Их пытались заманить в ловушку, обстреляли, но русские сбежали.

— Я должен немедленно осмотреть местность!

— Что-то подозреваешь? — всполошился старый вождь.

Мы отправились в бухту большим отрядом. Я прошелся вдоль берега. Нашел какие-то брошенные сходни, кострище, сломанные кусты.

— Кто-то оставлял для русских секретные знаки! Здесь была тайная встреча!

Я ткнул в переплетение веток в подтверждение своих слов. Знаки то были или просто кто-то развлекался, понять было трудно. Но Шамуз купился.

— Предатели указали врагу кратчайшую дорогу к моему дому! Нужно срочно увозить англичан!

Мы вернулись в аул. Белл всполошился. Конечно, ему не улыбалось бежать в неизвестность, в холодные, залитые осенними дождями и продуваемыми ветрами из России предгорья, оставив обжитое место. К нему стекались визитеры и просители. Проинструктированный Спенсером, он пытался оказывать квазиврачебную помощь и даже заработал нечто вроде славы великого лекаря. И теперь по моему слову вынужден отправляться в скитания. Я назвал свою шутку «Привет от Тамары». Она тоже любит меня гонять.

Выехали на рассвете следующего дня. Прилично удалились. Стали подыскивать деревушку, чтобы переночевать. Но таковая нашлась нескоро. Не все были готовы давать приют столь большой, а значит, прожорливой, группе. Один пастух предложил нам свою скромную хижину, обещав зарезать двух баранов. Какой-то знакомый Шамуза пообещал принять нас завтра, когда все достойно подготовит. Кое-кто лишь качал головой, сетуя на бедность.

Приют нашли лишь к вечеру у богатого армянина, аталыка сына Мансура. Нас разместили в большом двухэтажном доме — первом подобном, который я встретил в этих краях — и под примыкавшими к нему навесах. Пять конвоев — мой, англичан и Мансура — элементарно не поместились бы даже в таких хоромах.

Я пошел ночевать к своим, хотя мне предложили устроиться вместе с греками-слугами. Их статус уже поднялся до драгоманов, да и снобизмом я не страдал. Просто невместно мне делить комнату с теми, кого считал предателями. Особенно, с Лукой.

Он про меня не забыл. Как забрался под навес, мои ребята оповестили:

— Приходил тут один. Все вынюхивал. Вопросики задавал.

— Смазливый такой, со шрамом на морде?

— Он самый! Редкая птица! Из тех, кто до середины реки долетит, лишь обосрамшись!

Все засмеялись.

— Точно! По три разу на дню меняет штанишки без лампасов! — припомнил я свои вирши.

— Притащил с собой поляка, чтоб переводил. Тот и вовсе с пушком на губе и с дрожью в коленках. Кто только удумал такое дитятя на Кавказ притащить?

— Бунтовали пшеки. Вот и влип птенец.

— Так сколько ж ему было, когда так случилось? Мятежу в Варшаве шесть годиков уже как стукнуло!

Все притихли. Карающий меч Российской империи висел над ее подданными даже в горах вольной Черкесии. Забывать о нем не следовало.

— Вашбродь! — окликнул меня Сенька, когда под навесом раздались храпы.

— Чего тебе?

— Может, в Расею рванем?

— Придет время, подумаем. Есть у меня тут еще дела. Спи!

… Черкесогаи были народом гостеприимным, но, как истинные армяне, о благосостоянии своем пеклись. Оценив размер убытков и количество едоков, после обеда наш хозяин мягко подтолкнул всех на выход:

— От Мансура пришла весть: созвано новое собрание вождей и народа. И съезд судей! Много споров будут решать.

— Новых писем из Константинополя нет. С чем мне ехать? — заныл Белл.

— Ваше мнение очень важно для нас, хакким Якуб-бей, — льстиво заявил Шамуз. — Поднимите вопрос об отправке делегации черкесов в Константинополь и Лондон.

— Соблазнительно! — загорелся Йода-бей. — Есть идея: пусть попросят английского посредничества в споре между горцами и русскими!

«Он серьезно? Или идиот? — тут же мелькнуло у меня в голове. — Россия давно объявила черкесскую заварушку внутренним делом Империи. Какое на фиг посредничество? В Севастополе Белл смотрелся куда более серьезным экспертом».

Серьезным сложно было назвать и тот балаган, который назывался собранием вождей и народа. Большая, плохо организованная толпа представителей разных племен — преимущественно, стариков — с большой натяжкой соответствовала определению Белла «зачатки правительства». По-моему, убеленные сединами мужи всего-навсего развлекались, предаваясь любимому занятию пенсионеров. Без устали чесали языки. Перемывали косточки соседям. Припоминали древние обиды. И так по кругу. Подобных собраний Белл повидал за прошедшие полгода немало. Их результатами — отсутствием внятных решений — он был не удовлетворён. Не считать же таковым постановление передать судьям на рассмотрение вопрос, по каким принципам штрафовать отступников,