Урок анатомии. Пражская оргия - Филип Рот

слишком много чувствуем, слишком много фантазируем – мы хотим несбыточного! Я рада, что мои успехи остались в прошлом. Преуспеть можно в любом деле, не только в актерстве. Что в нем хорошего? Чему оно служит? Самолюбованию. Брежнев дал мне шанс стать простым обывателем и заниматься реальным делом. Я распродаю платья – и платья людям нужнее, чем актрисы, играющие дурацких трепетных чеховских героинь!

– А что, – интересуюсь, – нужно чеховским актрисам?

– Вместе с другими людьми играть пьесу жизни, а не играть в пьесе, которая якобы отражает жизнь! Им нужно отказаться от своего эгоизма, от своих переживаний, своих заморочек по поводу внешнего вида и своего искусства! – Она начинает плакать. – Ведь я же от своих избавилась!

– Ева, расскажи о своих еврейских демонах. Он американский специалист по еврейским демонам. Ее, господин Цукерман, преследуют еврейские демоны. Ева, ты должна рассказать ему о заместителе министра культуры – о том, что с ним было, когда ты ушла от мужа. Ева была замужем за человеком, о котором здесь, в Америке, вы и не слышали, но которого обожает вся Чехословакия. Он очень популярный театральный деятель. Его каждую неделю показывают по телевизору. Наши старушки мамы рыдают, когда он поет народные моравские песни. Девушки, стоит им заслышать его трубный глас, обмирают. Из музыкальных автоматов, из радиоприемников – отовсюду раздается его ужасный, якобы пылкий цыганский голос. Когда вы замужем за таким человеком, можно ни о чем не заботиться. Играть любую героиню в Национальном театре. Жить с комфортом. Ездить в любые заграничные поездки. Если вы замужем за таким человеком, вас никто не трогает.

– Он тебя тоже не трогает, – встревает она. – Зденек, охота тебе меня допекать? Пусть я смехотворная героиня очередной смешной чешской истории, мне плевать. В Чехословакии, чтобы ни случилось, люди только пожимают плечами и говорят: “Ну чистый Швейк, чистый Кафка”. Оба они у меня уже в печенках сидят.

– Расскажите о своих еврейских демонах, – прошу я.

– Нет никаких демонов, – отвечает она, вызверившись на Сысовского.

– Ева влюбилась в господина Поляка и ушла к нему от мужа. А если вы возлюбленная господина Поляка, – объясняет Сысовский, – жить спокойно вам не дадут. У Поляка было много возлюбленных, и каждой пришлось туго. Ева Калинова замужем за заслуженным артистом Чехословакии и – на тебе! – бросает его ради агента сионизма и буржуазного врага народа. Потому они и писали на стене у театра “еврейская шлюха” и присылали по почте стихи о ее аморальном поведении и шаржи на Поляка с еврейским шнобелем. Потому и строчили письма министру культуры с протестами и требованиями убрать ее из театра. Потому и вызвали на прием к замминистра культуры. Бросив великого заслуженного артиста, сентиментального, самовлюбленного зануду Петра Калину ради еврея и паразита Павла Поляка, она стала ничем не лучше еврейки.

– Прошу, – говорит Ева, – хватит об этом. Все эти люди, они страдают ради своих идей, из-за запрещенных книг, ради возврата демократии в Чехословакию – страдают ради своих принципов, гуманизма, ненависти к русским, а я в этой кошмарной истории до сих пор страдаю из-за любви!

– “А вы знаете, – говорит ей наш просвещенный замминистра культуры, знаете, мадам Калинова, – не унимается Сысовский, – что половина наших соотечественников считает, что вы вообще-то еврейка, по крови?” Ева ему отвечает, очень сдержанно – а Ева, если не сердита и не напугана до потери сознания, умеет быть очень сдержанной, очень красивой, очень интеллигентной, – очень сдержанно отвечает: “Дорогой господин заместитель министра, моя семья еще в шестнадцатом веке в Богемии подвергалась гонениям за протестантизм”. Но его это не останавливает, ему и так это известно. Он говорит: “А скажите мне, почему это вы в возрасте девятнадцати лет сыграли еврейку Анну Франк?” Ева отвечает: “Я сыграла эту роль, потому что меня выбрали из десятка молодых актрис. И каждая из них хотела получить ее больше всего на свете”. – “Молодых актрис? – переспрашивает он. – Или молодых евреек?”

– Умоляю, Зденек, я уже слышать не могу свою смехотворную историю! И твою смехотворную историю тоже! Я до одури устала от пересказов нашей истории, вообще до одури от нее устала! То было в Европе, а здесь Америка! Мне противно даже вспоминать, что это была я!

– “Молодых актрис? – переспрашивает он. – Или молодых евреек?” Ева ему: “А какая разница? Некоторые из них, возможно, были еврейки. Но я нет”. – “Тогда зачем, – спрашивает он у Евы, – вы два года играли на сцене эту еврейку, если вы не сочувствовали сионистам?” Ева в ответ: “Я до этого уже сыграла еврейку в чеховском «Иванове». И еврейку в шекспировском «Венецианском купце»”. Это его не убеждает. То, что Ева захотела играть еврейку в пьесе Антона Чехова, где наличествуют герои всех сословий, только выбирай, не укрепляет, по мнению замминистра, Евино положение. “Но ведь все понимают, – объясняет Ева, – что это только роли. И даже если полстраны считает меня еврейкой, еврейкой я от этого не стану. Было дело, обо мне говорили, будто во мне есть и цыганская кровь; наверное, многие так решили из-за того дурацкого фильма, в котором я снялась вместе с Петром. Но, господин заместитель министра, – говорит Ева, – каждый знает, и это неоспоримо, что я не еврейка и не цыганка, – я актриса”. – “Актриса, мадам Калинова, – уточняет он, – которая часто изображает, причем мастерски, евреек, – вот что знает каждый. А еще каждый знает, что во всей стране никто не умеет изображать их так хорошо”. – “А что, если и так! Что, в нашей стране теперь и это преступление?” Тут Ева уже срывается на крик и, конечно, плачет. Ее всю трясет. И тогда он вдруг добреет, смягчается. Предлагает бренди, чтобы успокоиться. Говорит, что речь не о нарушении закона. Что он говорит не от себя лично. Что в 1956 году Ева в роли Анны Франк тронула его до глубины души. Он не мог удержаться от слез – и никогда этого не забудет. Услышав такое, Ева чуть умом не тронулась. “Тогда о чем вообще весь этот разговор?” – удивляется она. “О чувствах простых людей, – отвечает тот. – О переживаниях великого чешского народа. Оставить заслуженного артиста Петра Калину, спутаться с сионистом Поляком – это и само по себе вас дискредитирует, а тут еще вы то и дело играете евреек. Зрители не могут вам этого простить!” – “Бред какой-то, – заявляет ему Ева. – Не может такого быть. Зрители любят Анну Франк, любят меня в этой роли!” Тут он вынимает из папки все эти сфабрикованные письма от якобы оскорбленных театралов – такие же фальшивки, как те проклятия на стенах театра. Вопрос решен. Еву