Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

К середине сентября пал Киев, еще 453 000 красноармейцев были взяты в плен.

В самом начале войны, поскольку официальной доктриной Германии был план значительного сокращения численности славянского населения, многих пленных красноармейцев держали на огороженных площадках под открытым небом, одни умерли от голода, других расстреляли. «Сейчас мы стали совсем мало брать пленных, – писал один германский солдат своей жене 27 июня 1941 года, – и ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду»[433]. В официальном германском докладе в декабре месяце говорилось, что от 25 до 70 процентов взятых в плен красноармейцев умирали в пути следования к лагерям для военнопленных. По свидетельству историка Второй мировой войны и специалиста по нацистской Германии Герхарда Вайнберга, в официальной документации германского военного командования говорилось, что каждый день в течение первых семи месяцев войны десять тысяч военнопленных расстреливались либо умирали от голода и болезней[434]. К их числу, достигшему двух миллионов, следует добавить свыше одного миллиона советских гражданских лиц, которые тоже погибли в этот период.

Условия содержания пленных красноармейцев несколько улучшились, когда немцы поняли, что если пленных хотя бы минимально кормить и содержать, они смогут выполнять полезную для рейха работу. Но поскольку все славяне были официально объявлены низшей расой, солдаты и обращались с ними соответствующим образом. А идея соблюдать требования Женевской конвенции при обращении с военнопленными никому даже не приходила в голову.

Вечером 22 июня Рузвельт отправился в Бетесду, штат Мэриленд, на ужин к очаровательной норвежской принцессе Марте. Утром после вторжения германских войск в СССР он несколько раз звонил исполнявшему обязанности госсекретаря Самнеру Уэллсу (госсекретарь Корделл Хэлл был болен), затем пригласил его к себе в кабинет. Ему предстояло подготовить заявление о намерениях Соединенных Штатов в сложившейся ситуации.

Рузвельт понимал, что если Гитлеру удастся одержать победу над Советским Союзом, в его руках окажутся кавказская нефть, зерно Украины и людские ресурсы России. А обладая такими союзниками, как Хирохито и Муссолини, он станет править не только Западной Европой, но и всем миром. Поэтому Советскому Союзу следовало оказать помощь. Но в США была сильная оппозиция, не желавшая помогать коммунистической стране. Часть американцев была против оказания помощи России, полагая, что эта страна уже обречена, а помощь станет излишней тратой ресурсов Америки. Другие были против помощи России, потому что считали Сталина не менее опасным, чем Гитлер, и надеялись, что в войне эти двое уничтожат друг друга. Среди противников оказания помощи были и те, кто считал, что Америке ничего не грозит, что она неприступна, так как с двух сторон защищена океанами. Сенатор Бертон К. Уилер, демократ от штата Монтана и председатель ассоциации «Америка превыше всего», самой влиятельной изоляционистской группировки в стране, выступил против оказания любой помощи и заявил в феврале, что даже наделение Франклина Делано Рузвельта правом запустить программу помощи по ленд-лизу скажется на благосостоянии каждого четвертого американца[435].

Президенту предстояло успокоить американцев и склонить общественное мнение на свою сторону, прежде чем направить какую-либо помощь Советскому Союзу. Он не мог зайти слишком далеко в попытке повлиять на электорат. Если его речь будет слишком категорична, на него тут же набросятся изоляционисты. Такое уже случалось – четыре года назад, в 1937 году, когда он впервые попытался предупредить американцев о Гитлере. Он говорил тогда о расползающемся по всему миру беззаконии и о том, какие, по его мнению, гарантии нужны для сбережения здоровья общества от распространения столь опасной эпидемии. Это вызвало целый шквал резкой критики и обвинений в пропаганде войны. Он не имел ничего против добавления некоторой изоляционистской риторики, если такой ценой удалось бы разбудить другие слои населения, но он слишком поторопился и в результате не смог добиться вообще ничего. Позднее он поделился своей тревогой со своим другом и личным спичрайтером Сэмом Розенманом: «Это ужасно, когда ты уверен, что ведешь за собой людей, а оглянувшись, не видишь позади ни души»[436]. После утверждения конгрессом закона о ленд-лизе в марте месяце ему пришлось умерить свои предупреждения о войне до такой степени, что он встревожил этим свою администрацию. А потом он был вынужден слечь на десять дней из-за обострения болезни, которую доктор Макинтайр отказался назвать, сообщив прессе только о том, что президент слишком слаб, чтобы заниматься делами. Рузвельт был недоступен по вполне конкретной причине: он не хотел, чтобы его вынудили заявить, что Америка готова предпринять какие-то действия. «Не хочу стрелять первым»[437], – сказал он в частной беседе, отказавшись от уже запланированной речи.

За месяц до начала реализации плана «Барбаросса» германская подводная лодка пустила на дно в Южной Атлантике американское судно «Робин Мур». Несколько недель пассажиры и экипаж судна болтались в море на маленьких спасательных шлюпках, пока не были обнаружены и спасены. Только тогда стало известно о потоплении судна. Этот инцидент дал Рузвельту удобную возможность обратиться к Конгрессу с антинацистской речью 20 июня, то есть всего за два дня до нападения Гитлера на СССР. Рузвельт любил насыщать свои речи сарказмом, не изменил этой привычке он и в этот раз: «Мы должны воспринимать потопление судна «Робин Мур» как предупреждение Соединенным Штатам за то, что они не оказывали сопротивления стремлению нацистов к мировому господству. Это также предупреждение о том, что Соединенные Штаты могут теперь пользоваться водами Мирового океана только с согласия нацистов»[438].

В течение нескольких дней после начала германской агрессии Рузвельт не делал никаких заявлений. Он оказался перед проблемой: «Я не могу говорить о том, что нам нужно привлечь Россию на свою сторону, чтобы выиграть войну. Россия – особая страна, и я не могу оказаться в роли сторонника коммунистического режима. Но реальность ситуации такова, что как Великобритания нуждается в США, так и мы нуждаемся в России для разгрома очень серьезного противника»[439]. Рузвельт позволил Уэллсу выступить от его имени: ему необходимо было прозондировать почву. Уэллс сделал заявление для издания «Нью-Йорк таймс», в котором осторожно обошел тему американской помощи Советскому Союзу, но при этом заявил: «Гитлер и гитлеровские армии сегодня представляют собой главную угрозу для Америки… А для нынешнего германского правительства даже понятие «честь» не означает вообще ничего»[440].

Уэллс учел также обеспокоенность Рузвельта вопросами религиозности: он знал, как мало она значит в советском обществе.

Годом раньше, 16 сентября 1940 года, впервые в истории США Конгресс утвердил закон о призыве в армию в мирное время. Однако законом о воинской повинности был предусмотрен призыв только на один год военной службы. И срок службы первого призыва уже почти истек. Через несколько недель, в августе, Конгрессу предстояло принять закон о продлении срока военной службы, а это было очень непопулярной идеей. Существовала реальная опасность, что законопроект не наберет необходимого числа голосов. Лидер большинства демократов в Палате представителей Джон Маккормик, насчитавший среди демократов сорок пять голосов против и тридцать пять воздержавшихся, встревоженно сообщил Стимсону, что он теряет контроль над своими однопартийцами, что заставило Рузвельта стать еще осмотрительнее. Помощь для России была важнейшей задачей, но если закон о воинской повинности не будет поддержан Конгрессом, у Америки не будет никакой армии, о которой стоило бы вести речь. А обострять свои отношения с Конгрессом Рузвельт просто не мог себе позволить. Следовало привлечь на свою сторону общественное мнение.