Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

К президенту поступил перечень необходимых России предметов для поставки. 23 июля он вручил его своему помощнику генералу Па Уотсону и попросил того «разобраться» в течение двух дней[451].

25 июля в ответ на японскую агрессию во французском Индокитае Рузвельт вопреки советам генерала Маршалла и адмирала Гарольда Старка, командующего морскими операциями, объявил эмбарго на поставку нефти в Японию.

Созданной Рузвельтом в марте системой ленд-лиза сначала должен был руководить оргкомитет из четырех министров: финансов, обороны, ВМС и государственного секретаря, исполнительным секретарем был назначен Гарри Гопкинс. Гопкинс привлек к этой работе своего друга, Эдварда Р. Стеттиниуса, который успешно реорганизовал корпорацию US Steel, добившись ее оптимизации. Стеттиниус сократил сроки прохождения документов по бюрократическим инстанциям перед подписанием их Рузвельтом с девяноста до трех дней. Впрочем, в системе были и «узкие места»: армейские и морские офицеры, которые брезговали помогать русским, которых они ненавидели, преднамеренно затягивали процесс. Рузвельт был нетерпим к таким вещам. Среди прочих, с кем Рузвельт связывался по телефону, был генерал Маршалл, которого президент попросил найти железнодорожных экспертов для оказания русским помощи в поддержании Транссибирской магистрали в рабочем состоянии. 1 августа на совещании правительства президент выглядел заметно раздраженным. Как вспоминал военный министр Стимсон, «сегодня днем на совещании президент в очень резкой форме осудил проволочки с подготовкой поставок материалов России. Он вздыбился [устаревшее слово для описания поведения человека, страдающего параличом нижних конечностей; Симпсон, должно быть, сам был разъярен], закричав, что война в России длится уже шесть недель, что русские ждут обещанных им боеприпасов и военной техники, что русские дипломаты слоняются без всякой пользы по Вашингтону, и никто ничего для них до сих пор не делает»[452]. Рузвельт продолжил, что он уже «устал слушать о том, что русские вот-вот получат то, что русские вот-вот получат это… Что бы мы ни собирались передать им, это должно быть сделано не позднее 1 октября, и единственный ответ, который я хочу от вас услышать, что грузы уже в пути». После чего Рузвельт приказал немедленно отправить из США в Советский Союз такое количество самолетов, что вывел из себя даже генерала Маршалла. На следующий день на заседании штаба Маршалл, как бы размышляя вслух, задумчиво произнес: «Сможет ли президент устоять под ураганом критики политических противников, если мы проведем осенние маневры вообще без самолетов?»[453]

Рузвельт оставался непреклонным и выразил уверенность, что советское правительство знает о том, что он делает. Он поручил Самнеру Уэллсу написать послу Уманскому, что «правительство Соединенных Штатов приняло решение оказывать всестороннюю и практически осуществимую экономическую поддержку… выпуская неограниченные лицензии на экспорт в Советский Союз изделий широкого диапазона»[454].

При проведении 5 августа опроса общественного мнения выяснилось, что 38 процентов американцев поддерживают идею ленд-лиза для Советского Союза. Эта цифра даже превзошла ожидания Рузвельта. Следующим шагом Рузвельта, к большому разочарованию Стимсона, стало назначение специального администратора, которым стал Уэйн Кой, сотрудничавший с Гопкинсом в реализации программ Управления общественных работ на Ближнем Востоке и имевший репутацию прекрасного организатора. Теперь этот человек должен был обеспечивать необходимые поставки Советскому Союзу, разрушив все бюрократические препоны. Многие из неотложных проблем предстояло решать с использованием тех самолетов, от которых отказалась Великобритания (но которые были предоставлены ей) и число которых следовало определить по получении грузов. Но Стимсон понимал, что это только начало: ему еще предстояло решать проблему вооружения для американских войск.

Гарри Гопкинс, который в Лондоне занимался вместе с Черчиллем решением вопросов поставок по ленд-лизу, 25 августа позвонил Рузвельту и сообщил, что у него возникла неплохая идея вылететь в Москву: «Транспортировку туда грузов по воздуху можно осуществлять через двадцать четыре часа. Уверен, что следует сделать все возможное для удержания русскими линии фронта, даже если боевая обстановка на данный момент складывается не в их пользу. Если на Сталина и будет возможно каким-либо образом повлиять в критической ситуации, я думаю, что лучше всего это сделать путем прямого общения с ним через вашего личного представителя»[455].

Через два дня Рузвельт ответил согласием. Советский посол в Лондоне Иван Майский, несомненно, предупредил Сталина и очень позитивно охарактеризовал Гопкинса, назвав его «человеком, который сохраняет верность демократическим традициям президента Линкольна»[456].

Полет Гопкинса в СССР был сопряжен с огромным риском. В Архангельск его доставил патрульный бомбардировщик, метеоусловия были крайне неблагоприятными. Из Архангельска советские летчики переправили его в Москву на борту американского транспортного самолета «Дуглас», и сразу по прибытии его принял Сталин:

«Он поприветствовал меня по-русски, вежливо пожал мне руку, тепло улыбаясь. Ни одного лишнего слова, жеста, никакого позерства. Разговор напоминал беседу с отлично налаженной машиной, интеллигентной машиной. Иосиф Сталин знал, чего хочет; знал, чего хочет Россия, и считал, что вы тоже все знаете… Он предложил мне одну из своих папирос и взял одну из моих сигарет. Сталин – заядлый курильщик, и, возможно, этим объяснялся его низкий, тщательно контролируемый голос. Он часто улыбался, но только на мгновение, и в этой улыбке было что-то сардоническое. Никаких разговоров о пустяках ради светской беседы. Его шутки были едкими, но остроумными. Он не говорил по-английски, но когда быстро говорил мне что-то по-русски, он не обращал внимания на переводчика, смотрел мне прямо в глаза, словно я понимал без перевода каждое произнесенное им слово»[457].

Встреча продолжалась два часа. Гопкинс объяснил, что он прибыл в качестве личного представителя Рузвельта, который стремится помочь Советскому Союзу в его борьбе против Германии.

Буквально самыми первыми словами Сталина было признание, до какой степени его шокировало вероломство Гитлера: «Немцы сначала без всякой задней мысли сегодня подписывают договор, завтра расторгают его, а на следующий день подписывают новый. Государства должны выполнять свои договорные обязательства, либо международное сообщество просто не сможет существовать»[458].

Заявленные им потребности были огромны. Он хотел получить двадцать тысяч зенитных орудий и миллион винтовок: «Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы сможем воевать три или четыре года». Сталин, по словам Гопкинса, предложил провести конференцию, в ходе которой можно было бы обменяться технической информацией по возможностям и конструкциям советских и американских танков, орудий и самолетов. Гопкинс поинтересовался у Сталина конкретными данными советской боевой техники и, по словам британского посла сэра Стаффорда Криппса, был потрясен, что Сталин держал в памяти все цифры и статистику, о которых его спросил Гопкинс, разве что кроме пары отдельных позиций.

Сталин так жаждал получить помощь США, что «просил меня передать американскому президенту, что он будет рад принять американские войска на любом направлении русского фронта под полным командованием США»[459]. Гопкинс ответил Сталину, что лично у него «есть сомнения, что наше правительство в случае войны захочет направить в Россию американскую армию», но пообещал передать президенту его заявление.