Старый рыцарь - Дилара Маратовна Александрова

вороньи плечи, обняли за талию, скрытую под длинным плащом. Наверное, он тоже все время мерзнет, раз кутается в этот шерстяной плащ, подумалось Фолкмару.

Белоснежные скаты круглого королевского шатра собирали дневной свет. Цветов здесь было великое множество — больших и малых, пышных и только собирающихся распустить бархатные лепестки. Но все они были неизменно алыми, и пахли нежностью и хрупкой красотой. Росли розы в огромных кадках, внутри шатра чувствовалась духота и влажность, но Фолкмара положили на мягкую кровать прямо под большим вырезом в куполе шатра, и на него спускался сухой летний воздух. Розы алели пятнами крови, красное на белом, Фолкмар еще больше почувствовал себя здесь чужим. Он стар, а они молоды, он неказист, а они прекрасны. Почему он оказался здесь?

— Королева Исбэль Блэквуд решила, что они пойдут вам на пользу, — будто прочитал мысли Фолкмара мрачный Турун Хардрок, он осторожно зажал в пальцах одну из роз, она с недовольством скуксилась, — Женщины считают, что их красота способна исцелять. Как врачеватель могу сказать, что это действительно так. Но только откуда они это знают?

— Я был свидетелем некоторых чудес, не только хороших, — прохрипел Фолкмар. Он не чувствовал ни жара, ни лихорадки. Видно, этот серый сир действительно был врачевателем. На груди Фолкмара белела плотная повязка, стягивающая грудь. И он видел свои пятки — без сапог, чистые, — Но к красоте я давно равнодушен.

— Нет такого человека, кто был бы совсем равнодушен к красоте. Иначе бы это был совсем не человек, — ответил сир Хардрок, нависнув над больным сверху. Его длинные когтистые пальцы вцепились в край высокой кровати, глаза его были тоже серыми, прозрачными, и казались совсем пустыми. — Вас одолевают призраки, я видел их. И они видели меня. Это злые призраки. Такие бывают у разных людей, которые сбиты с пути. Но тем не менее, они люди. Как и вы. Вы перестали дышать, а потом ваша грудь снова начала вздыматься. Кто-то скажет, что такое под силу только злому духу. Но ваши духи вокруг вас, а не внутри. Люди не смогут понять это, они поймут так, как привыкли. Вас будут бояться и ненавидеть. Не бойтесь — я никому не скажу. Вам повезло, и вы выжили. А я хороший лекарь.

У Фолкмар не было желания возражать.

— Дуг… — прошептал он.

— Мальчишка в хорошем месте, — ответил ему Турун Хардрок, — И ваш скакун тоже. И оба они едят одинаково хорошо.

Воздух без боли вошел в легкие, когда Фолкмара посетил смех.

— Это неплохие новости, — ответил он, пытаясь сесть на кровать. На удивление, удалось это ему довольно легко. На нем оставались холщовые штаны, но старик чувствовал себя голым, — Если у этих двоих есть аппетит, значит, все у них прекрасно.

Значит, все-таки его выходили. Фолкмар сидел посреди красоты и думал, что никогда не видел серых людей, выращивающих розы и людей, одевающих черное, но с белыми душами.

— Вы снова выращиваете свою плесень в розарии королевы, сир Хардрок? — король вошел в шатер уверенным шагом, принюхиваясь к окружающему.

Как он смог уловить горький запах плесени, Фолкмару было невдомек. Сам он не ощущал ничего, кроме аромата роз, но, видимо, острый нюх короля ловил ускользающие запахи. Получил же он свое прозвище за какие-то особые заслуги.

Он встал в черном, посреди белого и красного. Неизменно в черном, но старый рыцарь не боялся темноты его одежд. Он давно привык к тому, что внутри бывает далеко не то, что снаружи.

— Она растет только среди роз, мой король, — Турун Хардрок опустил лик с вороньим носом, показывая смущение, — Такая уж у нее прихоть. Если была бы другая возможность… Врачует только свежая плесень. На турнире всегда собираются люди, которые не прочь схватить лихорадку.

— Помнится, ты лечил меня другой. Она была не такая привередливая.

— Это другая. От нее не бывает поноса.

— Хм… — нахмурился Реборн Блэквуд, сдвинув наполовину седые брови, — Оставь нас. И убери ее до окончания турнира, Исбэль может это не понравиться.

— Ее Величество сама разрешила мне выращивать плесень, — Турун Хардрок поклонился, направившись к выходу из шатра, — Королева сказала, то, что врачует раны, не испортит ее роз.

Король остановился у письменного стола, задумчиво откупорив графин со сладким летним вином. Совсем не похоже было, что он сам выбирал мебель — низкий, с вычурными резными ножками, заваленный книгами с засушенными цветами, он явно не поддерживал строгость хозяина. Наверное, его выбирала королева, подумалось Фолкмару, когда он почувствовал сладкий запах перебродившего винограда. Высокие глиняные кадки сверкали глянцем боков, с них ревели медведи, порхали пышные птицы, раскрыв длинные крылья, бегали лисицы с пушистыми хвостами. Широкая кровать, на которой почивал Фолкмар, пестрела шелковыми алыми простынями. Он сразу догадался, что появилась она тут не затем, чтобы ему было удобно. Стояла она тут уже давно, и, судя по количеству королевских детей, без дела не стыла. Как еще можно было объяснить, что король-северянин, строгий ко всяким излишкам, позволил жене везти кучу громоздкой и хрупкой, бесполезной утвари, не несущей никакой практической пользы? Очевидно, король Реборн Блэквуд какую-нибудь пользу, да все-таки нашел.

В свои неполные пятьдесят он был высок, крепок, и все еще не обзавелся большим мешком спереди, который появлялся у всяких мужчин, пересекших гораздо меньшую черту своего возраста. Но лицо выдавало годы, седина превратила смоляные виски в белые, кудри уже не чернели, срываясь с хмурого лба — они стали тоньше, и посерели. У короля был сломан нос и тонкой ниточкой алела длинная рана, идущая через всю правую щеку поверх других шрамов, уже давно заживших. Реборн почувствовал, как пристально его рассматривает старик.

— Порой доблесть и верность моих рыцарей идет впереди ума, — пояснил Реборн, прикоснувшись к еще болевшей ране на лице, — Беккет так и не научился проявлять гибкость в королевских приказах. Если бы я сказал убить меня на том поле, он бы так и поступил. У него всегда была крепкая голова. Но в толстом черепе не остается достаточно места для мозгов.

— Ну и что с того, что он не совсем умен? Он верен своему королю, это самое главное.

— Южанин, у которого северный нрав, —