Белый олеандр - Джанет Фитч

Собрав со своей кровати валявшиеся на ней вещи — сырое полотенце, пару комбинезонов, розовую рубашку, грязную тарелку, — я подумала, куда бы их бросить. Что меньше обидит мою соседку — на пол или к ней на кровать? На пол, решила я. Ивонна все-таки оставила пустыми два ящика в комоде и полдюжины вешалок в шкафу.

Свою одежду я сложила аккуратными стопками в свободные ящики, самые лучшие платья повесила в шкаф, убрала постель. Для остального не было места. «Тронешь мои вещи — убью», — сказала она. Когда-то я сама говорила то же самое. Вдруг вспомнилось, как я в первый раз увидела свою комнату в доме Клер и не могла представить, как я заполню все это пространство. Клер всегда давала мне слишком много, и я ничего не смогла удержать. Я это заслужила. Упаковав оставшиеся вещи в сумки из супермаркета, я запихнула их под металлическую сетку старой кровати. Все мои артефакты, все разные Астрид, которыми я была. Теперь эти сумки под кроватью казались кладбищем. Карикатуру, подаренную Полом Траутом, я повесила над подушкой. «Я никого к себе не подпущу!» Интересно, где теперь Пол. Получу ли я письмо от него? Полюбит ли его какая-нибудь девушка, покажет ли ему, что значит красота?

Разложив вещи, я прошла через узкий коридор на кухню, где сидела Рина и еще одна девица с крашенными в розовый цвет волосами, у которых отросли темные корни. Перед каждой стояла открытая бутылка «Хейнекена», они тыкали сигаретами в немытую стеклянную пепельницу. Столы были завалены грязной посудой и другими вещами.

— Астрид. Это еще одна, Ники. — Рина показала на девицу с розовыми волосами.

Девица смерила меня более внимательным взглядом, чем первая, беременная. Карие глаза взвесили меня с точностью до десятой доли унции, обшарили, не пропуская ни одной детали, прощупали швы на одежде.

— Кто тебя треснул? Я пожала плечами.

— Девчонки в «Маке». Скоро пройдет.

Ники откинулась на своем полудетском стульчике, слишком маленьком для нее, потянулась.

— Сестрички не любят, когда блондинки путаются с их парнями. — Она запрокинула голову, чтобы отхлебнуть пиво, но не оторвала от меня взгляда. — Эту стрижку тебе тоже они организовали?

— Ты что, дорожный патруль? — вмешалась Рина. — Оставь человека в покое. — Она выудила еще бутылку пива из помятого холодильника с наклейками — фотографиями рок-певцов. Мелькнувшее содержимое богатого рациона не обещало. Пиво, несколько коробочек с дешевой едой на вынос, остатки макарон. Рина протянула мне бутылку. — Хочешь?

Я взяла пиво. Теперь я здесь, с ними. Мы пьем пиво, курим черные сигареты. Интересно, что еще мы будем делать здесь, на Риппл-стрит.

Рина что-то искала в кухонных шкафчиках, открывая и с грохотом закрывая бежевые дверцы. Там были только пыльные старые кастрюли, разномастные тарелки и стаканы.

— Это ты съела чипсы, которые я вчера покупала?

— Ивонна.

— Ест за двоих, — покачала Рина головой. Они с Ники сели в фургон и куда-то уехали.

Ивонна спала на кушетке и сосала большой палец во сне. Рядом устроился белый кот. На столе валялся пустой пакет из-под «Доритос». Телевизор работал, шли местные новости. На десятом шоссе упал вертолет. Женщины в слезах, репортеры с микрофонами, берущие у них интервью на обочине шоссе. Кровь, неразбериха.

Я вышла на крыльцо. Дождь перестал, пахло влажной землей и зеленью. Мимо прошли две девушки с детьми, мои ровесницы. Один малыш ехал на трехколесном велосипеде, другой в розовой коляске. Обе девушки смотрели на меня. Выщипанные брови лишали их лица выражения. Протарахтела голубая машина шестидесятых годов, чья-то радость и гордость, сверкающий хром, белоснежные сиденья. Мы все проводили ее взглядом, пока она не свернула с Риппл-стрит.

К западу от нас в облаках появился просвет, и дальние холмы залило золотыми лучами. Внизу на улице было почти темно, здесь должно было рано темнеть — склон с автострадой наверху загораживал вечерний свет. Но в конце улицы и на холмах светило солнце, золотя купола обсерватории, стоящей на вершине горы, как собор.

Мне захотелось пройти вверх по улице, туда, где солнце, мимо лавочек и домиков с объявлениями о присмотре за детьми, двухэтажных домов на четыре квартиры, банановых деревьев и растущей во дворах кукурузы, пекарни Долли Мэдисон. Магазин электроники. Запчасти, «Кадиллак Джека», новенький автомобиль на огороженной стоянке. На углу мастерская по ремонту, «Салазар Мазда», напротив нее мост Флетчер.

С моста открывался вид на реку, оживленный последними солнечными лучами, льющимися сквозь просвет в тяжелых серых тучах. Как подарочная картина. Облокотившись о сырые бетонные перила, я смотрела на север, на парк и холмы. Река бежала в своем бетонном ложе к Лонг-Бич, оставляя на дне тонны ила, камней и древесных стволов. Несмотря на массивные укрепления по берегам, она все равно тайком возвращалась к своему дикому состоянию. Длинношеяя белая птица рыбачила на камнях, стоя на одной ноге. Ожившая японская ксилография. Пятьдесят видов реки Лос-Анджелес.

Загудел клаксон, мужской голос крикнул: «Эй, детка!» Ничего, все равно машинам нельзя останавливаться на мосту. Я думала, может ли Клер сейчас быть здесь, видеть меня. Мне хотелось, чтобы она тоже увидела цаплю, илистое дно реки.

Все вокруг излучало тихую красоту, и хотя я не заслужила этого, но как было не подставить лицо последним золотым лучам?

На следующее утро Рина разбудила нас еще до рассвета. Мне снилось кораблекрушение в Северной Атлантике, борт шлюпки выскользнул из рук, и я открыла глаза в нашей с Ивонной комнате. Было еще темно и очень холодно. Как на дне.

— Пролетарии всех стран, подъем! — дымом своей черной сигареты Рина прогнала наши сны. — Вам нечего терять, кроме кредитной карточки, «Хэппи Мил» и «Котекса» с крылышками!

Ивонна со стоном заворочалась на соседней кровати, подняла с пола тапочек и лениво швырнула в Рину.

— Долбаный четверг!

Повернувшись друг к другу спинами, мы оделись. Ее тяжелые груди, налитые бедра были поразительно красивы. В холодной полутьме проглядывали линии Матисса, Ренуара. Ивонна была не старше меня, но по сравнению с ней я казалась ребенком.

— Надо сдать эту шлюху в иммиграционную службу. Пусть катится обратно в Россию. — Ивонна порылась в куче одежды, вытащила водолазку, понюхала, отшвырнула. Я побрела по коридору умываться, и когда вышла, она уже копошилась на кухне — лила кипяток в помятый термос, горстями совала в пакет соленое печенье.

В промозглой темноте фургончик светился почти потусторонней белизной, стрелял выхлопами, поднимавшимися таинственной дымкой над серой грязью у крыльца. На большом водительском сиденье Рина Грушенка курила свое черное «Собрание» с золотым ободком и прихлебывала кофе из треснувшей кружки с портретом Уинчелла. Играла кассета «Роллинг Стоунз», ее острые каблуки отбивали ритм.

Мы с Ивонной залезли в фургончик. В машине было темно, пахло отсыревшими ковриками. Ники вскарабкалась на переднее сиденье, Рина захлопнула дверь-купе.

— Найдите пачку, не раздавите!

Ники зажгла «Мальборо», откашлялась и сплюнула в окно.

— Я бросила курить из-за ребенка, но какая, на фиг, разница, — пожаловалась Ивонна.

Рина нашла пачку, и мы двинулись вверх по тихой Риппл-стрит. Светили оранжевые фонари, у пекарни Долли Мэдисон пахло ванилью и карамелью. Поднимаясь на шоссе, мы слышали грохот грузовиков на погрузочной станции. Сзади раздался низкий гудок, Рина взбила спутанные черные волосы. Даже в такую рань четыре верхние пуговицы на блузке были расстегнуты, пятая трещала под натиском лифчика с поролоновыми вставками. Низким альтом она подпевала кассете — о том, как одни девушки приносят тебе брильянты, другие — «кадиллаки», очень умело копируя Джаггера.

У моста Флетчер мы повернули, проехали ремонтную мастерскую и Стар-Стрип. Фургончик дребезжал в промозглой темноте, как мешок с жестяными банками. Спустившись под пятое шоссе, мы пересекли Риверсайд-Драйв, пахнущий гамбургерами из «Рикс». Еще раз повернули налево у кофейни «Астро». Автостоянка рядом с ней была наполовину занята полицейскими машинами. Проезжая мимо, Рина три раза сплюнула в окно.

Фургончик стал подниматься по узкой улочке. Дома на крутом склоне жались стена к стене, иногда попадались только что оштукатуренные двухквартирники, иногда просто неописуемые коробки, иногда старые жилища в испанском стиле. Лестницы для подъема на холм, навесы для автомобилей. Я присела за передними сиденьями, чтобы заглянуть вперед. Отсюда открывался вид на всю речную долину — фары машин на втором и пятом шоссе, сонные холмы Глассел-парка и Элизиен-парк-хайтс в тусклых точках фонарей. Незастроенные участки, поросшие фенхелем, лакричником и папоротником, густо пахнущие в сырой утренней темноте. Травяной аромат смешивался с запахом отсыревших сидений фургончика, сигаретным дымом и перегаром. Рина выстрелила сигаретой в окно.