На краю империи: Камчатский излом - Сергей Щепетов

– А чо те биться?! Ты ж Большерецкий, а мы тутошние!

– Ну, бейтесь, коль живота свово не жалко… – пожал плечами Митька и поднялся, собираясь уходить. – А я в сторонке постою!

– Куды, блять?! Нет уж, стой! Надо тя комиссару представить!

– А ты мне не блякай! – возмутился служилый. – А то я те так блякну, что нос из задницы торчать будет! А ты, Иван, поставь свою пищаль на место! Не ровен час стрельнешь – загубишь душу невинную! В обчем, сами Михайле поведаете, чо я сказывал. Коли он со мной потолковать возжелает, так я в ночь на том берегу костерок запалю. Вот пускай один и пригребает. Место там открытое, коли увижу, что еще кто с ним есть, ищи меня свищи! Мигнете ему: мол, Митька не все нам про камчадалов-та сказывал. Не вашего, грит, ума дело, а комиссару скажу! Вняли?

– Нету те веры, – робко проговорил Никита, – прихвостень немецкий!

– Будешь лаяться, в рыло дам! – показал кулак Митька. – Ас камчадалами сами бейтесь! Знаешь, чо они еще удумали?

– Ну?

– Зелья наварили! – полушепотом сказал Митька. – Из пауков, дерьма, червей и травы какой-то. Над ним песни пели и колдовство творили. Будут тем зельем стрелы да копья мазать.

– Брехня!

– Не хошь, не верь! А сказывали, кого оружьем таким поранят, спервоначалу ничо не будет. А день-два опосля раздует всего и живьем гнить начнет. Во чо сказывали!

– Да не свисти! – без всякой уверенности в голосе сказал Иван. – Знаем мы эти сказки!

– Я того зелья не пробовал, – развел руками Митька. – Упредил вас, а далее сами кумекайте.

Про отравленные стрелы и копья служилый придумал в последний момент – это был экспромт. Дело в том, что байка про яд бытовала еще со времен Атласова. Отравленными камчадальскими стрелами пугали новоприбывших казаков, они часто фигурировали в «скасках» и «отписках» – для пущего геройства землепроходцев перед начальством. Никто, правда, от того яда еще не помирал, иначе соотношение потерь в боях с иноземцами было бы совершенно другим. Митька внес в старую легенду свежую струю – заменил яд лютика колдовским зельем из всякой гадости. Как это ни было смешно, но страшилка сработала: издалека Митька наблюдал, как один из сторожей, оставив свой пост, рысцой устремился к полю боя, с которого доносились крики и редкие выстрелы. «Надо полагать, своих упреждать побежал, – удовлетворенно улыбнулся служилый. – А коли не упредит, могут и побить!»

Возвращаться в острог ему не хотелось – если заметят, перед русскими будет не оправдаться. Военные действия там как бы затихали – возможно, сработала запущенная им информация. С другой стороны, всем известно, что камчадалы плохо воюют в открытом поле, но хорошо умеют сидеть в осаде, отбиваться из укрепленного поселения. Их поселки потому и называются острогами или острожками, что раньше их всегда защищали рвы и заборы. Теперь не защищают – русские запретили строить защитные сооружения и селиться в неприступных местах.

Бесхозных плавсредств на берегу было достаточно. Митька выбрал бат поприличней, нашел шест и отправился на другой берег. По пути он вытянул в лодку чью-то рыболовную сеть. Она, очевидно, стояла давно, поскольку вся была перепутана и набита живой и дохлой рыбой. До ночи делать было нечего, поэтому Митька выбрал поляну среди прибрежных кустов и стал распутывать снасть – пригодится.

Собственно говоря, Митька почти не надеялся, что нижнекамчатский комиссар захочет с ним встретиться наедине. Просто такой вариант был гораздо предпочтительнее, чем переговариваться через острожную стену. Он мысленно прикидывал – так и эдак – все поводы и мотивы поведения начальника, и при любом раскладе получалось, что тот не придет на свидание. Или, в крайнем случае, отправит «группу захвата». Оказалось, однако, что в чем-то служилый просчитался, чего-то недоучел. В сумерках летней ночи показались два бата. Потом один из них – с тремя людьми – свернул к острову, а другой направился прямо к Митькиному костерку. Встреча состоялась.

Беседа началась с взаимного приветствия, когда казак и начальник откровенно сказали, что один о другом думает и за кого его держит. Обмен любезностями мог продолжаться еще долго, но Митька положил ему конец:

– Хорош собачиться, господин комиссар! Коли я те не надобен, так чо приперся?

– Ты чо там про яд наплел, паскуда?! Отродясь за камчадалами такого не водилось!

– За что купил, за то и продал, – пожал плечами Митька. – Слышал разговоры – о том и сказал. Чтоб, значит, наши остереглись.

– Остереглись они, бля…

– Отбили острог-та?

– Щас!

Беседа продолжалась, наверное, часа полтора. Естественно, каждый из участников старался узнать побольше, а сообщить поменьше. Митька «честно» признался, что в пьяном виде попал в плен и сопротивления врагам оказать не смог. Там, однако, выяснилось, что у камчадалов за главного Федька Харчин, с которым у Митьки хорошие отношения еще с младых лет. Главный бунтовщик его от пут освободил, дал похмелиться и звал бунтовать вместе. Митька отказался, попросился на волю и обещал поговорить с русским начальником – может, удастся миром поладить.

– Какой, на хрен, мир?! – возмутился комиссар. – Сколь наших побили!

– Побили, – признал Митька. – И еще, небось, побьют. Усмирять надо! Они ж тебе подсудны.

– Да как теперь к ним подступишься?!

Постепенно вырисовалась картина сегодняшних событий у острога. Когда противникам надоело тратить боеприпасы и впустую драть глотки, произошло нечто вроде переговоров. Камчадалы заявили, что готовы выдать пленных и казну или уничтожить то и другое. Прибежавший от лодок охранник сообщил то же самое. В такой обстановке послать людей на штурм комиссар не решился – это означало бы почти что собственноручное уничтожения государственной собственности. «И совсем не факт, что служилые полезли бы под камчадальские стрелы!» – мысленно добавил Митька.

– Прям не ведаю, что и творить далее, – пожаловался комиссар. – Может, взаправду пока замириться? А там уж всей силой навалимся…

Такой демонстрации слабости от Михайлы Петрова Митька никак не ожидал – видно, крепко его допекло.

– Так-то оно, кажись, вернее будет, – сочувственно проговорил он. – На крайний случай, схожу в острог, поговорю с Федькой. Чтоб все по-честному.

– А примет он тя? – заинтересовался начальник.

– Хто ж его, злыдня, знает? Может, смерть приму лютую, однако ж порадею за дело государево.

– Так сходил бы, а? – попросил комиссар. – Глядишь, поутру и разминулись бы…

– Что, прямо щас?! – оторопел Митька. – Ночью?!

– Ночь-то ночь, да не до сна. Поехали!

– Ну поехали… – промямлил служилый, не найдя повода для отказа. – Да, я ить чо удумал-то, Михал Борисыч: ты этому Федьке посули начальником поставить. Вместо себя, значит.

– Иноземца?! – в свою очередь изумился начальник. – Шуткуешь что ль?

– Не-е, не шуткую, – серьезно ответил Митька. – Он же крещеный, хоть и ясачный. Ты-то тут с год всего, а я всю жисть прожил. Камчадалов как облупленных знаю. Они ж как дети малые – за красивую цацку удавятся! Напиши ему бумагу, что, мол, заказчиком ставишь, так он тебе и задницу оближет, и все, что пожелаешь, отдаст.

– Бумагу, гришь… – задумался комиссар.

– Тока служилым про то не сказывай, а я отнесу, – добил его Митька. – Да не боись: в Верхнем остроге казну сдашь, наберешь сколь надо служилых и усмиришь Федькиных злыдней. Его первого на воротах и повесишь.

– Нет уж, – усмехнулся комиссар, – он у меня на козлах под батогами душу свою поганую отдаст. И не он один! А бумагу… Можно и написать – ей цена тьфу! Так едешь со мной иль зло на меня держишь? За немцев-то?

– А ты – за немцев-то?

– Да хрен-то с ними! Свалили отсель, и слава Богу!

– Ну, поехали, – вздохнул Митька. – Тока я остерегаться буду – как бы мне твои казачки бока не намяли.

– Оне могут… – согласился начальник, поднимаясь. И вдруг схватился за спину: – Ой, бля!

– Чо такое?!

– Да в поясницу шибает! Кажись, застудил.

– Как же ты в бате-то? – озаботился Митька. – Я ить на своем пойду! Уж извиняй, Михал Борисыч, но береженого и Бог бережет!

– Да сдюжу, не боись! – заверил комиссар. – Я уж обвыкся, не первый день то ломит, то стреляет. Дело наше стариковское…

– Ладно свистеть-та! – отмахнулся Митька. – Небось годов на восемь меня старшее будешь?

– Кажись, поболее…

До воды Петров действительно шел довольно бодро, только чуть согнувшись и придерживаясь за поясницу.

– Давай первым, – сказал Митька. – А я уж за тобой.

– Знамо дело…

Комиссар подошел к своему бату, вытащенному носом на берег. Ухватился за этот нос и попытался спихнуть его в воду. Лодка немного подвинулась, а Петров матюгнулся и опять схватился за поясницу:

– Вот ведь напасть! Ладно, авось шестом выпихнусь…

Он залез в бат, забрал шест, прошел на корму и, уперевшись им в дно, попытался сдвинуть лодку на глубокую воду. Ничего у него не получилось: нос лодки, конечно, разгрузился, но теперь, наверное, за грунт цеплялась половина днища. Комиссар пытался раскачивать бат, наваливался на шест, пыхтел и матерился, а лодка не двигалась. Митьке это зрелище довольно быстро надоело. Он подошел и взялся за нос бата: