Да – тогда и сейчас - Мэри Бет Кин

видеться два-три раза в неделю? Мне это не нравится.

Кейт рассмеялась. Они стояли в шести футах друг от друга на заплеванном тротуаре. Кассирша за стеклом читала книгу.

– Я серьезно. Ты хочешь замуж?

– Для начала ты должен попросить моей руки.

– Так я попросил. Десять лет назад.

– Нет, ты сказал, что мы поженимся, а меня не спрашивал. И тогда мне было тринадцать.

– Ладно. Ты хочешь стать моей женой?

– Разумеется, – ответила Кейт, – но ты же понимаешь, что это не считается официальным предложением. Питер, ради бога, скажи, что случилось.

Расхаживая по тротуару, Питер выложил все, начиная с той ночи, когда он решил стать полицейским, и кончая собеседованием и бесконечным ожиданием. Надо было рассказать обо всем сразу, но он хотел сделать ей сюрприз. Кейт слушала, зябко обхватив себя за плечи.

Питер не знал, что будет делать, если не поступит в академию. Теперь, когда он наконец нашел свой путь. Все копы разные, у каждого своя работа, своя жизнь, и наказывать одного человека за ошибки другого – чудовищная глупость. Наверное, надо позвонить проверяющему и попросить назначить новое собеседование, заключил Питер и спросил у Кейт, что она об этом думает.

– Он не сказал, что именно насторожило психолога?

– Нет. Возможно, он просто это выдумал.

Кейт кивнула. Питер представил, как она раскладывает все, что он сказал, по полочкам в своей голове.

– Если я не поступлю, давай переедем. Можно в Бостон или в Коннектикут. В Харфорд, в Стэмфорд. Вряд ли у них большой конкурс. К тому же…

– Питер. – Кейт протянула к нему руки. Он чувствовал ее тепло сквозь толстую куртку. – Ты уверен? Ты действительно этого хочешь?

– Да, – ответил Питер.

Он станет лучшим полицейским, чем отец. Таким, как Фрэнсис Глисон до ранения. Он доберется до высот, которых достиг бы Фрэнсис, если бы не выстрел. Он будет чтить дух и букву закона и подниматься по служебной лестнице.

– Кажется, я знаю, что делать. Но, пожалуйста, потерпи еще немного. Как, ты говоришь, зовут этого парня? Проверяющего.

Кейт приехала в Гиллам в воскресенье утром. Приехала на автобусе, никого не предупредив, и дошла до дома пешком. Спускаясь по Джефферсон-стрит, она увидела, что окна в родном доме украшены валентинками, которые они с сестрами вырезали в детстве. Представив, как мама лезет на чердак за коробками, а папа держит лестницу и повторяет: «Лина, осторожнее!» – Кейт с трудом сдержала слезы. Как-то раз, вернувшись с ночной смены четырнадцатого февраля, отец подарил ей и сестрам ластики в виде сердечек, а матери дюжину алых роз. Обрезая длинные стебли и суетясь в поисках вазы, мама ворчала, что с цветами можно было подождать до конца февраля, когда цены станут не такими кусачими, она бы не обиделась.

Кейт осторожно постучала в парадную дверь, а когда никто не отозвался, обошла вокруг дома, хрустя кроссовками по заледеневшей траве, и достала ключи из-под фальшивого камня. Когда она распахнула заднюю дверь, отец доставал из буфета вторую кружку.

– Я тебя из окна увидел, – сказал он.

– Где мама?

– Спит.

На часах было около восьми. У Лины отросли волосы, такие же кудрявые, только теперь она их не красила, и в темно-русых прядях сквозили стальные и белые нити. Ремиссия продолжалась уже несколько лет. Мать никогда не говорила о Джоан Каване. Лишь однажды, примерно через год после операции, когда мамины волосы только начали расти и торчали задорным ежиком, они с Кейт пошли в итальянский ресторан, и, возвращаясь на парковку, Лина вдруг остановилась и бросилась обратно к ресторану.

– Я кое-что забыла, – обронила она, глядя через плечо.

Кейт чуть не рассмеялась ее поспешности, но увидела, как через парковку идет Джоан Кавана. Лина вышла из своего укрытия, лишь когда Джоан исчезла в дверях магазина.

– Ну мам… – сказала Кейт, когда они сели в машину.

– Я просто не хочу ее видеть, – ответила Лина. – Мне отчего-то неловко.

– С какой стати? Это ей должно быть неловко.

– И все же, – пожала плечами Лина.

– Теперь маме нужно больше сна, чем в молодости, – сказал Фрэнсис.

Кейт всегда казалось, что отец читает ее мысли. Она повесила сумку на спинку стула и взяла предложенную кружку. Фрэнсис молча налил им молока.

– Решила навестить родные края? – спросил он, складывая газету.

Отец уже успел сходить в магазин. Перед ним лежал кусок вощеной бумаги. Сверток с рогаликом на другом конце стола дожидался Лину.

– Да, давненько у вас не бывала.

– Работа есть работа. Кстати, как у тебя дела?

Он все знает, поняла Кейт. Непонятно откуда, но знает. Она прислушалась, надеясь различить на лестнице мамины шаги, но в доме было тихо. В углу у плиты негромко гудел обогреватель.

– Мне нужна помощь, – решилась Кейт.

– Какая?

– Питер хочет поступить в полицейскую академию.

Отец выдержал паузу.

– Питер Стенхоуп.

– Да. Тот самый Питер.

Фрэнсис смотрел на нее с каменным лицом.

– В общем, они тянут с ответом, и, кажется, собеседование прошло не совсем гладко.

– И психологическое тестирование, – кивнул отец, и Кейт замерла. – Это он тебе сказал?

– Да, конечно, он, но он решил, что проверяющий мог просто пытаться сбить его с толку.

– Да нет, с тестом действительно не все в порядке. Есть кое-какие настораживающие моменты. Ничего серьезного, но в сочетании с биографией выходит скверно.

– Откуда ты знаешь?

– От одного приятеля. Он позвонил предупредить меня и спросить, что я об этом думаю.

Кейт подняла глаза от кружки и посмотрела на отца:

– Что ты ему сказал?

– О чем ты хотела попросить? Чтобы я замолвил словечко за Питера?

– Да.

– Почему?

– Потому что он хочет быть полицейским и может стать хорошим полицейским. А еще потому, что я его люблю и мы, наверное, скоро поженимся.

Фрэнсис со вздохом отодвинулся от стола.

– Ты собираешься сломать себе жизнь.

Кейт решительно поставила кружку на стол, совсем как он секунду назад, и заявила, что со своей жизнью она вправе делать что хочет. И кстати, ему ли читать ей нотации. Он до сих пор остается в этом доме исключительно из-за ангельской доброты Лины.

Фрэнсис пропустил ее слова мимо ушей.

– Ты думаешь, в такой семье можно вырасти нормальным? Сейчас тебе не хочется в это верить, но я знаю, о чем говорю. В браке рано или поздно все вскроется. Где тонко – там и порвется.

– Тебе ли не знать? – кивнула Кейт.

Фрэнсис сурово глянул на дочь. Она выдержала его взгляд.

– Почему именно он?

– Потому что я его люблю.

– Одной любви недостаточно. И недостаточно – это еще мягко сказано.

– Мне достаточно.