Черное знамя - Dmitrii Kazakov

Раздался шорох, до того неожиданный, что Олег вздрогнул.

Выбравшаяся откуда-то из теней старушка глянула на него неодобрительно, пожевала беззубым ртом, и пошла вдоль стены, убирая от икон огарки, ставя в гнезда новые свечи, бледно-желтые, точно вылепленные из меда.

Иконы, иконы, иконы, лица святых…

Одного замучили язычники, другой тридцать лет просидел на каменном столпе посреди пустыни, третий замуровал себя в пещере, оставив только узкое окошечко, и питался исключительно просвирами… что они могут знать о чувствах отца, потерявшего сына, что вообще могут знать о жизни те, кто от нее отрекся?

Отчаяние душило его, черными клубами поднималось изнутри.

Хотелось уйти, сбежать, но в то же время ему некуда было идти теперь и незачем…

Хотя нет, почему?

Что бы ни случилось, есть дело, которому он посвятил всю жизнь, и постыдным будет уйти, дезертировать, отступить в такой момент, когда страна напрягает все силы, борясь с врагом, когда остался один, решительный шаг до полной победы!

У статского советника Одинцова имеется свой участок борьбы, и отдать его в чужие руки невозможно.

От этих мыслей стало немного легче, он ощутил, что вновь может дышать, двигаться и разговаривать, легко и свободно, как остальные люди. Исчезла ледяная броня, что сковывала тело и ум, но не сгинула вовсе, а словно переместилась внутрь, превратила в айсберг сердце.

Распрямившись, Олег развернулся и побрел к выходу.

- Э, ты как? – встретил его Энвер. – Может быть, отменим все, я объясню людям, скажу…

- Не стоит. Я должен довести дело до конца, - слова эти прозвучали натужно, не совсем естественно, но по крайней мере внятно и вроде бы даже спокойно, без надрывных интонаций. – Где наш извозчик?

- Сейчас найдем! – воскликнул переводчик, и рысью устремился к Айя-Софии.

Перед ней в любое время дня и ночи можно найти свободную пролетку.

Олег неторопливо пошел за Энвером – да, Кирилла не вернешь, и лучшее, что можно сделать сейчас, это продолжить жить, остаться человеком, не превратиться в воющий, плачущий комок горя.

Пусть сын, где бы он ни был, гордится отцом!

На мгновение печаль возвратилась, ударила с такой силой, что на глазах выступили слезы, но он справился, одолел непрошеное чувство, и к тому моменту, когда рядом остановился извозчик, смог даже улыбнуться.

- Залезай, поехали, - пригласил Энвер. – Немного опоздаем, но не страшно.

Святая Ирина пропала из виду, осталась позади Айя-София, серебрящимся под солнцем завитком лег впереди Золотой Рог. «Мухали» и сопровождавшие его эсминцы давно прошли мимо Стамбула, но военный транспорт все еще разгружали, и грузовиков рядом с причалами вроде бы стало даже больше.

Извозчик хлопнул поводьями, цокнул языком, и пролетка начала взбираться на крутой холм Галаты.

- Если хочешь, то мы все пойдем в мечеть и помолимся за твоего сына, - предложил Энвер. – Никто не откажется, даже те, кто плюют на минбар и видеть не желают муллу в своем доме. Сделаем, ээ?

Олег покачал головой:

- Нет, спасибо. Не надо.

Они выбрались на Истикляль, вот и англиканская церковь.

Олег тяжело спрыгнул с повозки, на миг ему показалось, что лишившиеся обычной силы ноги не выдержат, согнутся, и он повалится на мостовую словно куль на радость всем зевакам.

- Э, осторожнее, - Энвер поддержал, не дал упасть.

Слушатели уже собрались, в их взглядах, обращенных на статского советника имперского министерства мировоззрения, читалось удивление – раньше всегда приходил с перерыва на обед вовремя, да и выглядит как-то странно, не как обычно.

- Прощу простить меня за опоздание, - сказал Олег, рядом привычно забубнил переводчик. – Мне кажется, что имеет смысл изменить тему… Вы получили представление о достаточном количестве инструментов, необходимых пропагандисту, вы знаете теперь, как писать статьи, сочинять лозунги, работать с листовками и плакатами, как выступать перед аудиторией… - он сделал паузу, давая Энверу закончить фразу; изумления в темных глазах турецких агитаторов стало больше. – Да, у вас впереди курс по евразийской идеологии и ее практическому применению, его проведет специально обученный человек, мне же хотелось вспомнить Чингисхана, а точнее моральные принципы, на которых было построено его государство, те идеи, на которых создается новая Российская империя, и которые лягут, я надеюсь, в основу новой Турецкой республики…

Надо дать им понять, что никто не посягает на независимость созданного Ататюрком государства.

- Основа этой системы – нравственные требования, которые великий завоеватель применял к своим подчиненным, те качества, по каким он выбирал соратников. Их не так много, и главные среди них это верность и стойкость, а наиболее презираемые, если можно так сказать, отвергаемые – предательство и трусость.

Новая пауза.

- Перед нами шкала координат, на которой можно с легкостью разместить всех людей, поделить их на две категории… - Олег говорил спокойно и убежденно – пусть он немного не довел курс до конца, главное он успел сделать, он заложил основу, а сейчас наполнит ее неким моральным смыслом.

Если получится и это, то можно смело лететь домой, попытаться успеть на похороны. Посмотреть, как в землю опустят то, что еще недавно было сильным и красивым юношей, офицером, его сыном.

А потом… увидим.

- Для одних материальное благополучие и безопасность выше их личного достоинства и чести, и поэтому они способны на предательство, не считают его чем-то для себя невозможным. Другие, и встречаются они гораздо реже…

Пол под ногами вздрогнул, Олег осекся, услышал недоуменный вскрик.

Затем его ударило в лицо, отшвырнуло в сторону, голову заполнил тяжелый гул, перед глазами потемнело.

Поднял веки он, как показалось в первый момент, через мгновение, но обнаружил себя лежащим. Хотя вокруг все плыло и кружилось, сумел разобрать, что аудитория перестала существовать, что он валяется рядом с огрызком стены, а дальше, в каком-то метре, виднеется мостовая Истикляля.

Клубилась каменная крошка, а меж обломков и осколков виднелись изломанные окровавленные тела. Вдали истошно, на одной ноте, визжала женщина, и этот звук вбуравливался в мозг, причинял жуткую боль.

- Что?.. – вместе с горячими брызгами сумел выхаркнуть Олег, почувствовал вкус крови.

Но боль усилилась, стало ясно, что разламывается голова, спину будто поджаривают на гриле, и еще какой-то непорядок с ногами. Но что именно не так, он сообразить не смог, накатила черная волна, накрыла его подобно ватному колючему одеялу и уволокла за собой в пустоту, где нет ничего, ни горя, ни страдания, ни страха.

Под хмурым небом осени.

9.

10 октября 1938 г.

Казань

За то время, что Олег провел вдали от столицы, приемная министра мировоззрения совершенно не изменилась.

Те же картины на стенах, со вкусом подобранная маленькая коллекция «малых голландцев», те же мраморные статуи в углах, и не новоделы, а настоящие, привезенные из Греции – Пан, играющий на свирели, смотрящаяся в зеркало нимфа с отбитой рукой, Арес в конегривом шлеме.

- Шеф занят пока, придется немного подождать, - сказал Покровский, протягивая ладонь для пожатия. – Ты как, тут посидишь, или, может быть, пойдешь к нам, по чашечке кофе выпьем?

В приемной находился только дежурный адъютант, дверь прямо открывалась в логово самого Паука, а та, что располагалась справа, напротив огромных, во всю стену окон, вела в личный отдел министра, где сидели секретари, стенографисты, офицеры связи от военного и морского министерств.

- Хм… лучше тут, - сказал Олег.

Видеться с людьми, с которыми когда-то работал, не хотелось.

- Ну, как знаешь, - Покровский привычным движением поправил очки. – Как рана? Здоровье в целом?

- Нормально.

Пуля из пистолета «опричника» оставила шрам, тот подживал, не доставляя особого беспокойства, разве что мешал бриться. Приступы головной боли Олега не посещали с того дня, спина не тревожила, ходил он спокойно и легко, и палку едва не забыл в квартире у Шульгина.

Так, если глядеть со стороны, можно было сказать, что все хорошо.

Вот только он смотрел на себя не со стороны.

- Приятно слышать. Думаю, что еще увидимся, - секретарь министра коротко кивнул, после чего исчез за дверью личного отдела.

А Олег прошел к окну, туда, где занавеска была отдернута.

Внизу, за стеклом лежала площадь Евразии, скользили машины, ходили люди, и надо всем этим, заключив столицу в холодные объятия, бушевала белая мгла первой в этом году, очень ранней метели. От порывов ветра дрожали оконные рамы, снежные столбы гуляли по мостовой, сшибаясь и рассыпаясь, чтобы заново возникнуть на другом месте.

Нечто подобное царило и у Одинцова в душе.

Мучительный хаос, ледяное, бешеное, ядовитое клокотание.