М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников - Максим Гиллельсон

Ушакове. Хастатов был большой чудак и, между

прочим, имел иногда обыкновение произносить речи,

как говорят, по-театральному, «в сторону», но делал

это таким густым басом, что те, от которых он хотел

скрыть слова свои, слышали их как нельзя лучше. Когда

«бабушка» повторила утешительное известие, он обра­

тился к кому-то из присутствовавших и сказал ему

по-своему «в сторону»: «Как же! Напротив того, гово­

рят, что упекут голубчика». Старушка услышала это

и пришла в отчаяние.

Поединок с Барантом грозил Лермонтову тем более

серьезными последствиями, что покойный государь

долго не соглашался перевести его обратно в гвардию

в 1837 году. Император разрешил этот перевод един­

ственно по неотступной просьбе любимца своего, шефа

жандармов графа А. X. Бенкендорфа. Граф представил

государю отчаяние старушки «бабушки», просил о сни­

схождении к Лермонтову, как о личной для себя

милости, и обещал, что Лермонтов не подаст более

поводов к взысканиям с него, и наконец получил желае­

мое. Это было, если не ошибаюсь, перед праздником

рождества 1837 года. Граф сейчас отправился к «ба­

бушке». Перед ней стоял портрет любимого внука.

Граф, обращаясь к нему, сказал, не предупреждая ее

ни о чем: «Ну, поздравляю тебя с царскою милостию».

Старушка сейчас догадалась, в чем дело, и от радости

заплакала 8. Лермонтова перевели тогда в лейб-гвардии

Гродненский гусарский полк, стоявший на поселениях,

близ Спасской Полести, в Новгородской губернии.

Таково было тогда обыкновение: выписанные в армию

переводились в гвардейские полки, расположенные вне

Петербурга: так, Хвостов, Лермонтов (бывшие лейб-

гусары), Тизенгаузен (бывший кавалергард) переве­

дены были в гродненские гусары; Трубецкой, Ново­

сильцев (бывшие кавалергарды) — в кирасиры его

величества, квартировавшие в Царском Селе. Впрочем,

уже на святой неделе 1838 года Лермонтов опять посту­

пил в лейб-гусарский полк, где и служил до второй

ссылки в 1840 году.

* * *

Особенно дружен был Лермонтов с двоюродным

братом своим Алексеем; 9 они были вместе в школе

и в гусарах, а также два раза (как помнится) на

7 Лермонтов в восп. совр.

193

Кавказе: в 1837 году, когда первый был переведен туда

за стихи на смерть Пушкина, последний же ездил туда

охотником из гвардии, а затем в 1840—1841 годах,

когда первый вторично был выслан туда за дуэль

с Барантом, а последний, впоследствии той же дуэли,

по внушению покойного государя поступил из отстав­

ки (в которую недавно вышел) на службу капитаном

в Нижегородский драгунский полк, стоявший на

Кавказе.

* * *

Алексей Столыпин вышел в офицеры лейб-гусар­

ского полка из юнкерской школы в 1835 году. В 1837

году ездил охотником на Кавказ, где храбро сражался.

В конце 1839 года, будучи поручиком, вышел в отставку.

В начале 1840 года поступил на службу на Кавказ

капитаном Нижегородского драгунского полка. В 1842

году вышел опять в отставку. В последнюю войну он,

несмотря на немолодые уже лета, вступил на службу

ротмистром в белорусский гусарский полк и храбро

дрался под Севастополем, а по окончании войны вышел

в отставку и скончался несколько лет тому назад. Это

был совершеннейший красавец; красота его, муже­

ственная и вместе с- тем отличавшаяся какою-то

нежностию, была бы названа у французов «proverbiale» *. Он был одинаково хорош и в лихом гусарском

ментике, и под барашковым кивером нижегородского

драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва,

которым был вполне, но в самом лучшем значении

этого слова. Изумительная по красоте внешняя обо­

лочка была достойна его души и сердца. Назвать

«Монгу-Столыпина» значит для людей нашего времени

то же, что выразить понятие о воплощенной чести,

образце благородства, безграничной доброте, велико­

душии и беззаветной готовности на услугу словом и де­

лом. Его не избаловали блистательнейшие из светских

успехов, и он умер уже не молодым, но тем же добрым,

всеми любимым «Монго», и никто из львов не

возненавидел его, несмотря на опасность его со­

перничества. Вымолвить о нем худое слово не мог­

ло бы никому прийти в голову и принято было бы

за нечто чудовищное. Столыпин отлично ездил вер-

* легендарной (фр.).

194

хом, стрелял из пистолета и был офицер отличной

храбрости.

Прозвище «Монго», помнится, дано было Столы­

пину от клички, памятной современникам в Царском

Селе, собаки, принадлежавшей ему. Собака эта, между

прочим, прибегала постоянно на плац, где происходило

гусарское ученье, лаяла, хватала за хвост лошадь

полкового командира М. Г. Хомутова и иногда даже

способствовала тому, что он скоро оканчивал скучное

для молодежи ученье 10.

В 1839—1840 годах Лермонтов и Столыпин, слу­

жившие тогда в лейб-гусарах, жили вместе в Царском

Селе, на углу Большой и Манежной улиц. Тут более

всего собирались гусарские офицеры, на корпус кото­

рых они имели большое влияние. Товарищество

(esprit de corps) было сильно развито в этом полку

и, между прочим, давало одно время сильный отпор

не помню каким-то притязаниям командовавшего

временно полком полковника С * . Покойный великий

князь Михаил Павлович, не любивший вообще этого

«esprit de corps», приписывал происходившее в гусар­

ском полку подговорам товарищей со стороны Лермон­

това со Столыпиным и говорил, что «разорит это

гнездо», то есть уничтожит сходки в доме, где они

жили. Влияния их действительно нельзя было отрицать;

очевидно, что молодежь не могла не уважать пригово­

ров, произнесенных союзом необыкновенного ума Лер­

монтова, которого побаивались, и высокого благород­

ства Столыпина, которое было чтимо, как оракул.

* * *

В начале 1841 года Лермонтов в последний раз

приехал в Петербург. Я не знал еще о его недавнем

приезде. Однажды, часу во втором, зашел я в известный

ресторан Леграна, в Большой Морской. Я вошел

в бильярдную и сел на скамейку. На бильярде играл

с маркером небольшого роста офицер, которого я не

рассмотрел по своей близорукости. Офицер этот из

дальнего угла закричал мне: «Здравствуй, Лонгинов!» —

и направился ко мне; тут узнал я Лермонтова в армей­