Седьмая свеча - Сергей Пономаренко

– Спокойной ночи, милочка. Не шутите со здоровьем – оно шуток не понимает.

Ольга повесила трубку. Этот звонок в прямом смысле спас ей жизнь. Теперь снотворное отменяется. Зачем себя травить, если уже кто-то постарался? Видно, непрошеный гость не только безнаказанно гулял по квартире и украл книгу. Судя по всему, он уже длительное время имел сюда доступ, потихоньку отравлял продукты в холодильнике. Возможно, привычка постоянно держать в доме любимый напиток, пепси-колу, сыграла с ней злую шутку. А все эти сушеные жабы и мыши были для отвода глаз. Тот, кто это предпринял, знал, как ее направить по ложному пути.

Завтра она и в самом деле ляжет в больницу, но сначала ей надо кое-что предпринять. Ответный удар империи! Как жаль, что она не узнала об этом раньше, тогда не было бы и злополучной поездки в Ольшанку и необдуманных действий, за которые ей придется расплачиваться. Правда, теперь она знала, что ее мама умерла не своей смертью и кто ее убил. Возможно, прошлой ночью она убила Софью. Если нет, матушку эта участь не минует, рано или поздно!

Теперь самое главное – узнать, у кого книга, кто стоит за ее отравлением: Галя или авантюристка Вика? Какие мотивы движут этим человеком – месть или корысть? Ольга раздумывала над этим до самого утра, и даже немного не поспала.

Утром она позвонила в зону и переговорила с майором Бондарчуком. Он ее прекрасно помнил и пошел навстречу. Ольга узнала две важные новости: в зону несколько раз приезжала Галя, а дело Глеба было уже практически пересмотрено, так как появились неопровержимые доказательства того, что он невиновен, и вынесение оправдательного приговора – дело самого ближайшего времени, все зависит лишь от скорости движения бюрократической машины судопроизводства. Затем спецпочтой документы на освобождение Глеба попадут на зону, и он, скорее всего, сможет выйти на волю еще до Нового года. Эта новость Олю совсем не обрадовала.

В почтовом ящике она обнаружила письмо от Глеба, в котором он просил ее согласия на развод. «Где тонко, там и рвется», – подумала она, криво усмехаясь. Теперь и мотив Гали был понятен. Преодолевая болезненное состояние, она все же села за руль «БМВ» и в течение нескольких часов выполнила то, что наметила ночью. «Это на случай наихудшего варианта развития событий. Если со мной что произойдет – вдруг Софья умерла и на меня повесят убийство! Моя кара их обязательно настигнет!»

Было двенадцать часов дня, и Ольга уже собрала необходимые в больнице вещи. Самочувствие ее ухудшилось. Больше всего ее донимало ощущение чего-то постороннего во рту, она воображала, что это белый воротничок от школьной формы, и не понимала, как он оказался во рту. Она ощупывала языком ротовую полость, и из-за множества бесполезных попыток остро желала материализации этой вещи, чтобы появилась возможность ее выплюнуть, а так как этого не происходило, она то и дело понапрасну сплевывала уже только иллюзию слюны – во рту и в горле совершенно пересохло.

У нее кружилась голова, ее мучила непрекращающаяся тошнота, появилась резь в глазах. Когда она двигалась, у нее дрожали мелкой противной дрожью мышцы ног, спины.

Зазвонил телефон, и у нее почему-то все оборвалось внутри. «Я никого не жду, никто не должен мне звонить!» – уговаривала она себя, но рука предательски подняла трубку.

– Костюк Ольга Викторовна? – поинтересовались казенным тоном, не оставляющим сомнений, кто на другом конце линии.

– Да, это я, – безжизненным голосом произнесла она.

– Ольга Викторовна, у вас вроде имеется дом в селе Ольшанка?

– Это дом моей матери… Она умерла, и теперь я являюсь владелицей.

– А вы часто ездите в это село?

– Не очень.

– Когда вы были там в последний раз?

– Уже точно не припомню. Это очень важно?

– Как сказать. Я следователь областной прокуратуры, Гончаренко Вадим Георгиевич. Мне необходимо выяснить некоторые моменты.

– А что, собственно, произошло?

– Возле вашего дома в Ольшанке совершено преступление. Я его расследую, и мне крайне необходимо с вами побеседовать. Как вы смотрите на то, чтобы через часик заехать ко мне?

– Я больна. Ложусь в стационар больницы ученых. Поэтому извините, сегодня не смогу. Вам придется подождать, пока я выздоровею, или самому навестить меня в больнице.

– Ольга Викторовна, вы же еще не легли в больницу и находитесь дома…

– Я уже выхожу из дома, – прервала его Ольга.

– Ольга Викторовна, в ваших интересах, – произнес он холодным тоном с нажимом на слове «ваших», – сегодня побеседовать со мной, до того, как вы ляжете в больницу, иначе у меня может создаться впечатление, что вы что-то скрываете.

– Ничего я не скрываю! А что, собственно, там произошло?

– Здесь все узнаете. Я вас жду, Ольга Викторовна.

– Хорошо, я сейчас заеду. Сами убедитесь, что я очень больна.

– Спасибо, Ольга Викторовна. Обещаю, что это много времени не займет. Я выпишу вам пропуск. Комната номер двадцать пять. Приезжайте.

– Хорошо. Приеду. – Она повесила трубку.

«Ч-черт меня дернул поднять трубку! Так некстати! – разозлилась она на себя. – Поеду на своей машине. Потом оставлю ее на территории больницы – думаю, Маргарита Львовна поможет ее пристроить. Если бы знать, чем все закончилось в Ольшанке! Свои показания надо будет выстраивать, исходя из этого. Впрочем, ничего подписывать не буду, а в крайнем случае упаду в обморок, сошлюсь на болезненное состояние. Самочувствие такое, что и притворяться не надо. – Посмотрела на себя в зеркало. – Вид неважнецкий, как говорится, краше в гроб кладут. Впрочем, это мне как раз на руку». Она огляделась – не забыла ли чего, – и ей на глаза попалось неоконченное письмо к Глебу, которое вчера начала писать.

«Любимый Глеб! Мне очень не хватает тебя, а тебе, надеюсь, меня. По-моему, мы с тобой оба в прошлом наделали очень много ошибок, и за свои я у тебя прошу прощения. Лучший судья – время, твое отсутствие сделало мою жизнь пустой, лишенной желаний. При наших встречах в зоне (рука дрожит, когда я пишу это ненавистное слово), я пыталась рассказать тебе о своих чувствах, но ты отгораживался от меня, словно ежик, выпуская колючки. Милый, добрый ежик, но слишком доверчивый… Мне кажется, кто-то незаметно вклинивается между нами, умело интригуя, пытаясь разрушить все то, что нас связывало все эти годы.

Сегодня я ложусь в больницу, мне очень плохо, а еще хуже то, что меня гложут дурные предчувствия. Мне кажется, что мы можем больше не увидеться, хотя я знаю, что ты скоро вернешься домой. Обещай: если со мной что-нибудь случится, то похоронишь меня в Ольшанке, возле мамы».

Ольга в раздражении скомкала письмо и швырнула его на пол.

«Все не то. Тон приторно-заупокойный. Пишу словно прощальное письмо, как будто я сдалась, потерпела поражение. Возможно, я проиграла эту битву, но до конца войны еще далеко. Какая-то девчонка вздумала со мной тягаться, а я нюни распустила. Ей повезло, что до сих пор удавалось оставаться в тени, но теперь, как говорится, маски сброшены. Я предприняла меры на самый крайний случай – раздобыла килограмм ртути. Это медленная и мучительная смерть через несколько месяцев, но я просто перестраховываюсь. Жаль, конечно, квартиры, но это лучше, чем недооценить врага. Письмо это я уничтожать не буду, положу в тайник, чтобы после неизбежной победы перечитать его и посмеяться над собой, паникершей».

Потом ей пришла в голову новая, озорная мысль, она подняла листок и дописала: «Потому что не смогу я здесь спокойно лежать – слишком суетно. И помни, что бы ни случилось, я буду любить тебя вечно!»

«Это можно посчитать признанием в любви и скрытой угрозой, – усмехнувшись, подумала она. Поколдовала над трельяжем, открыла потайной ящичек и сунула в него письмо. – Глупо и кощунственно так писать о себе. Но разве то, чем я занималась до сих пор, не глупо и не кощунственно?»

«Возможно, это то, что мне нужно в данный момент, – подумала она. – Вид достаточно болезненный, так что, необходимость ложиться в больницу не должна вызывать у следователя подозрений». Вспомнила, как Степан, смеясь, рассказывал, что прокуратура и больница – как причина и следствие. Если у бизнесмена возникают серьезные проблемы с прокуратурой, то он первым делом старается затянуть следствие, кочуя по больницам, «отстреливаясь» всевозможными справками о состоянии здоровья. Возможно, но… Ольга упрямо тряхнула головой. «Приберегу это на крайний случай. Я никогда ни на кого не надеялась, только на себя, на свои силы. Внешность, слово, действие – это тоже оружие, иногда даже более эффективное, чем официальная бумажка. Поэтому к следователю явлюсь не как жалкая развалина, а как змея-искусительница. А будущее покажет, права я была или нет…»

«Будущее – это то, чего у тебя уже нет!» – вдруг в голове словно прозвучал голос покойной матери Ульяны, и Ольга почувствовала, как спину обдало холодом смерти.