В месте здесь - Александр Михайлович Уланов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И мои всё короче. Я тут устал до смерти, от всего – от работы, от карантина, от их бюрократичности, от бестолковости, от муравейника. Все силы уходят на оборону, хорошо хоть Лин есть, без неё бы совсем плохо было. Думаю, что приеду страшно злой, хотя это лучше, чем уставший.
– Просто осень, просто дождь, просто в доме слишком тепло – топят у нас хорошо осенью. Так что даже и не поймёшь, почему плачешь второй час подряд. Не знаешь, что легче – забыть или помнить. И что – забыть, и как – помнить. Состояние лёгкого гриппа, когда по коже триста сорок пятый раз пробегают целые толпы мурашек, и начинаешь смеяться, чтобы попытаться перестать плакать. Хорошо, что есть кому пожаловаться – компьютер, как и бумага, не станет ни утешать, ни уговаривать, ни говорить «сама виновата», ни прочей пустой дребедени. Наверное, в конце этой недели будет поездка в Питер. Короткая, как сверкание, и торопливая, как опоздавший улететь грач. Пока ещё не замёрзли озёра – успеть обойти большую часть из них, думая о тебе. Может быть, таким образом к тебе вернётся хотя бы капелька.
– В Ихэюане ты могла зависнуть на берегу большого озера и не увидеть микро-Сучжоу, каллиграфа и так далее. Тут опять решать заново. Жаль, невозможно раздвоиться. Вот я сейчас делаю что-то интересное, могу продолжать, но тогда не сделаю что-то другое интересное. И, возможно, никогда этого вообще не узнаю.
– Просто я боялась, что вдруг уйдёт именно то, что меня удерживает вообще возле любого места – способность всё это увидеть, пропустить через себя. И там я следовала не за местностью, а за своими ощущениями. Хотя, наверное, в Китае меня достаточно было просто отпустить куда-нибудь восвояси одну, и почти любое место могло бы стать таким проводником. Такое вообще-то бывает очень редко, и я очень боялась, что это прекратится. Но так и уехала, оставив местность, которая в любой точке взрывается массой впечатлений, и, по-моему, это всё могло бы продолжаться и дальше. Я не могу сказать, что меня удерживает возле этого берега, или этого камня – совершенно точно, что не прекрасность места. Это как вслушивание в разговор воздуха, камня, скамейки, жука – те самые мелочи, которые существуют везде, но именно в этом месте они почему-то разговаривают со мной. И как я могу их оттолкнуть, не заметить, уйти? Знаю совершенно точно, что потеряю много, если не дослушаю (даже не так – если прерву), потому что в другом месте всё будет (если будет) совершенно по-другому. Не знаю, что с этим делать, и предпочитаю подчиняться внутреннему движению в себе – уйти или остаться. Да, оставаясь здесь, теряешь то, что могло бы быть там. Но ведь смысл путешествия не только в том, чтобы пробежаться и отпечатать в глазах. Успокойся, в том конкретном случае ты поступил совершенно правильно, позвав меня от большого озера вглубь и внутрь.
– Мне кажется, такое твоё состояние поддерживалось именно новизной и концентрацией впечатлений. Очень хорошо, что у тебя ни от одной точки не осталось ощущения исчерпанности – лучше меня обругаешь, чем исчерпаешь. К сожалению, у меня здесь оно от некоторых мест есть – всё-таки у вещей есть дно, хотя у разных и для разного взгляда оно в разном месте. Ты прожила за две недели примерно полгода – очень рад, что мне удалось поддерживать эту концентрацию.
– Ты новую жизнь начала? я боюсь.
– А что делать, если в старой уже не умещаешься? Конечно, разумнее это делать постепенно и размеренно, но это получается эволюция – для млекопитающих. И вообще, змее положено раз в год менять кожу. И сам говорил – если есть 500 причин расстаться, то 501-я ничего не изменит.
– Но ты тоже не хотела бы жёстко делить бывшее и небывшее.
– Да они и сами уже почти не делятся. Привыкли ко мне такой вот.
– Собакодраконы надгробья епископа Эверарда. Ангел из собора в Бамберге своей архаической улыбкой и волосами напоминает этрусков. Но это Германия, тринадцатый век. Синагога красивее Церкви. И пусть её глаза завязаны.
– Раньше ты мог оставаться со мной после приезда весь день. Сейчас – нет.
– То есть как не могу? Я постараюсь. Другое дело, что после приезда надо появиться в институте и выяснять, как там с занятиями. Но всё остальное точно подождёт.
– Вот-вот. Сначала – я постараюсь, а следом за этим – нужно в институт сходить. Ты, конечно, туда пойдёшь и исчезнешь на полдня.
– Лекции. Поменял тридцать лет современной русской поэзии на три тысячи лет Рима. Сан Джованни в Латерано – огромный, с четырьмя рядами колонн, с Колизей длиной. Империя задала масштаб, и потом строить меньше уже было нельзя? Сейчас это почти безлюдная оболочка. Может быть, так же римляне скитались среди пустых дворцов веке в седьмом?
– А разве я ненормальная женщина? Ненормальная – это воинствующая феминистка, а мне нравится, когда мне признаются в любви, приносят кофе в постель (не только по утрам) и носят на руках (иногда). Что здесь такого ненормального?
– Ничего, но это не основные признаки ненормальности. Феминисток сейчас полно – они тоже скучные. Нормальная женщина хочет быть за каменной стеной, ну и так далее. Нормальные женщины не читают таких книг, как ты, не имеют таких интересов, и вообще у них иерархия ценностей другая. А то сама не видишь своих отличий от тех, кто с тобой работает.
– Возможно ли всё обрывать на полуслове, на тире, даже не на многоточии, чтобы потом, вернувшись, начать с того самого слова, на котором остановился? У меня так получается с некоторыми людьми.
– С того же слова не начнёшь! да и не надо. Потому что не обрывается, а продолжается, просто на несколько большем расстоянии, жизнь идет, и при возвращении продолжается уже оттуда. Ты преувеличиваешь расстояние и обрыв. Ты со мной в Харбине. Хотя и Харбин со мной в России.
– А ты ко мне приближаешься? А ты создаёшь пороги, когда я к тебе приближаюсь?
– Я к тебе приближаюсь… но иногда и пороги создаю…
– Тогда не обижайся.
– Биргит Файт ругает профессоров, любящих литературоведение больше литературы, надоевшие
